Достойный Розы

Аристова Валерия

Нью-Йорк.

Его мечта, воплощенная в живую женщину, была так близка. Та, кого он видел во сне и кто стал путеводной звездой в его жизни, которую и жизнью назвать было невозмжно. Уставший от долгой дороги, он вдруг почувствовал, что сил стало намного больше, и побежал вверх по узкой тропе, ведшей на вершину холма, огороженного парапетом. Там, на скамье под самым небом, виднелась хрупкая фигурка.

Роза.

Он звал ее в самые страшные моменты своей жизни. Он закрывал глаза, видел ее в своих объятьях, и находил

в себе силы жить. В душном грязном трюме он сидел, сжавшись в комок, и думал о ней. Под палящим солнцем он тоже думал о ней. Изо дня в день. Он думал о ней, ведя к алтарю невесту, он думал о ней, впервые взяв на руки собственного сына.

Она была высока, недостижима. Однажды он попытался стать достойным ее, но обман раскрылся, и он пал, поверженный в самый ад...

Она была так близко. Он остановился за ее спиной, переводя дыхание.

Услышав шаги, Роза обернулась. На него смотрели прекрасные синие глаза, которые всегда спасали его в самый трудный час.

— Дэвид? — сказала она, и он наслаждался звуком ее голоса, который уже начал забывать.

Она совсем не изменилась. Немного похудела, глаза казались больше, а губы... а губы дрогнули, будто она хотела что-то еще сказать, но промолчала.

Он тоже молчал, впитывая ее близость. Вдруг перед его глазами промелькнул тот миг, когда он вошел в свою комнату, которую в той, иной жизни, снимал у старухи Нэнси, и увидел Розу на своей кровати. Тогда глаза ее смотрели на него испуганно. Сейчас же он не мог понять, как она смотрит на него — испуганно, отстраненно или холодно. Глаза ее распахнулись, но она все еще молчала. И тогда Дэвид сделал то, что сделал в тот давний день. Он опустился перед ней на колени, и развел руками, будто отдавая ей снова всего себя.

— Я, как всегда, у ваших ног, Роза, — проговорил он, пытаясь не разрыдаться перед ней.

Морской ветер шевелил ее волосы, складки ее темно-синего платья, кружевную накидку на плечах. Прямо над ними пролетела большая белая чайка, крича и шумно махая крыльями. Его старый потертый плащ тоже распахнул ветер, а немного поднявшийся рукав сделал заметным так и не исчезнувший никуда шрам. Шрам от кандалов.

— Вы, как всегда, богаты и счастливы, — сказал он, рассматривая ее застывшее лицо, — а я там, где заслужил. На дне общества, там, где начинал. Ваш муж даст вам все богатства мира, и, наверняка, он любит вас не меньше, чем люблю вас я... Хотя... — он вдруг почувствовал, как слезы брызнули из глаз.

Роза склонила голову, увидев его слезы.

— Хотя можно ли любить больше? Я жил только ради того, чтобы иметь счастье снова увидеть вас! Чтобы... вы знаете, — он вдруг заговорил быстро, будто боялся, что она прервет его, — там, в Австралии, я имел несчастье понравиться дочери плантатора. Она иногда останавливала меня и заговаривала со мной, иногда давала поручения... И однажды ее брат обнаружил меня в ее комнате, когда я ждал, что она прикажет мне на этот раз. Такой ненависти я не видел никогда. Наверное, я не должен был выжить. Но вися на позорном столбе всю ночь, в бреду, я звал вас... и

я дал себе клятву, что выживу, чтобы еще раз увидеть вас.

Слезы покатились по его щекам, и Роза вдруг склонилась к нему и приложила к щеке его свою руку. Он прижался к ней, содрогаясь всем телом от возможности просто коснуться ее ладони.

— Простите, Роза, я стал так сентиментален. Это все нервы. Но я клянусь, что постепенно стану самим собой. Я ведь только сегодня прибыл в Нью-Йорк, и сразу разузнал ваш адрес... Бросил сынишку на няню...

— У вас есть сын? — спросила она тихо.

Это было первое, что она сказала, и Давид вцепился в ее руку, боясь, что она отстранится от него.

— Да, у меня есть сын. Ему три года, — он заулыбался, и Роза узнала эту улыбку, ту самую, в которую была всегда так влюблена, — малыш совсем. После смерти жены я смог наконец продать все, что мы имели с ней, и взять билет до Нью-Йорка. Не думайте, что я нищий. На первое время у меня есть деньги... а потом я что-нибудь придумаю. Надо вырастить сына, он не должен нуждаться...

— Вы были женаты? — снова спросила она, окидывая его взглядом.

Ему стало стыдно за свой наряд. За потертый плащ и старый костюм, за простой белый галстук без булавки, за видавший виды жилет. Но другого у него не было, да и он сам давно перестал обращать внимание на такие мелочи, как одежда.

Он подполз ближе к ней и облокотился о скамью, на которой она сидела.

— Я женился на Саманте, когда мне сократили срок и определили на поселение, — он сжал ее руку, — потому что не мог поступить иначе. Она последовала за мной в Австралию, она... выкупила меня. Я не мог обмануть ее, кем бы я был после этого... Но, возможно, вы меня осудите.

— Вы поступили правильно, — она улыбнулась.

От ее похвалы он вспыхнул, как мальчишка, а потом заговорил, словно пытаясь оправдаться перед ней:

— Вы... вы были только мечтой. Той, что рухнула и погребла меня под собой. Я ответил за все, Роза, — он закрыл глаза, собираясь с мыслями, — за свой обман, за подлог, за... — он махнул рукой, — за то безумное желание жениться на вас, которое заставило меня пойти на преступление. Я потерял все. И свободу, и, самое страшное, вашу любовь. И я... хотел только увидеть вас, поблагодарить вас за то, что были в моей душе, когда я был на грани безумия, на грани смерти, и поддержали, просто своим именем, позволив зацепиться за старую мечту. Я хотел увидеть вас. И больше мне ничего не надо.

Он улыбнулся, уже не скрывая слез. Роза тоже улыбнулась, но улыбка ее была немного лукава.

— Только увидеть? — переспросила она. Лицо ее просветлело, и теперь она улыбалась совсем искренне, так, как он помнил, улыбалась прежде.

Он склонил голову, запустив руку в растрепанные ветром волосы.

— Я — никто, Роза, никто. Я бывший каторжник, я вор, и подлец, шантажист, совратитель юных девиц. А вы — жена уважаемого человека, вы богаты и счастливы, вы недостижимы для меня. У вас есть муж и деньги. Я же... мусор у ваших ног и тот достойнее.