Довлатов — добрый мой приятель
Шрифт:
Пианист тихо заиграл, создавая необходимый лирический настрой. Репродуктор откашлялся и продолжал:
— Певица поет свои песни по-французски, поэтому перед исполнением мы будем переводить тексты на русский язык. Первая песня называется «Давай же!»
«Я люблю тебя, но сплю с другим. Ты любишь меня, но спишь с другой. Давай же… убьем их и будем спать вместе!»
Исполняет Жюльетт Греко.
Довлатов ответил таким письмом:
Из Нью-Йорка в Бостон
Милая Люда!
Спасибо за доброе отношение к газете. Хотя она
1. Название очень вялое. Нельзя ли — «Для вас, интеллектуалы»?
2. В предпоследнем абзаце. После слов «на русский язык» хочется вставить фразу: «Чтобы вы могли уловить их глубокий философский смысл».
Обе поправки как бы заостряют смысл. Помни о нашей брайтонской публике. И напиши еще что-нибудь, чтобы показать нашим эмигрантам ненавязчиво и не дидактично разницу между советским и американским менталитетом и поведением.
P.S. Люда, газета скоро выйдет. Ты во втором номере, рядом с Максимовым. В первом — Некрасов. Пришли еще что-то о культуре. О Бостоне. Рецензию на какое-нибудь мероприятие. Что хочешь. О Коржавине. Пожалуйста.
P.P.S. Люда, на днях я напишу тебе. Может, ты захочешь вести у нас один раздел. Изложу все подробно не позднее субботы. Теоретически, возможно ли это?
Твой С.
Первые два номера газеты мне понравились, о чем я поспешила уведомить Довлатова.
Из Бостона в Нью-Йорк
Милый Сережа!
Газету получила, спасибо. По-моему, получилось очень симпатично. Во всяком случае, она написана живым энергичным языком, и я уверена, что будет иметь успех. Прилагаю чек для подписки на шесть месяцев и буду уговаривать других. Хочешь ли ты подобные краткие миниатюры? У меня их вагон. Также есть рассказ на четыре страницы, привезу в начале марта. Вере Набоковой уже написала. Еще раз спасибо. Не пропадай. Рассказ про деда очень милый.
Обнимаю,
Люда
В ответ на просьбу Довлатова написать что-нибудь, показывающее эмигрантам ненавязчиво и недидактично разницу между советским и американским менталитетом и поведением, я сочинила миниатюру об очереди в Америке. Как ни странно, очереди здесь тоже бывают, и мне хотелось продемонстрировать, как ведут себя продавцы и покупатели в подобных ситуациях. Кстати, этот рассказ писался во время тягостных для Америки событий, а именно захвата американских заложников в Иране.
Однажды в супермаркете, в отделе деликатесов образовалась очередь. Она возникла не из-за медлительности продавца — он был расторопен, и не из-за появления редкого деликатеса. Причиной очереди явилась сухая, как кузнечик, старушонка.
— Can I help you? (Что для вас?) – любезно спросил продавец.
Старушка просияла, несколько раз прошлась взад-вперед вдоль прилавка, разглядывая яства, и, наконец, решилась:
— Скажите, детка, что вы думаете об этом ростбифе?
— Ростбиф великолепный, первый класс.
— Вы уверены? А то я пригласила на ланч мою приятельницу Мариам. Вы
— Ваша подруга Мариам останется довольна, — твердо обещал продавец.
— Ну, ладно, уговорили. На вашу ответственность… четверть фунта.
— Что-нибудь еще, мэм?
— Погодите, не так быстро… Да, вот что… Лососина. Это просто позор, как дорого вы дерете. Но… придется купить… В прошлый вторник у Гофманов было полно лососины.
— Сколько вы желаете, мэм?
— Хм… Надо подумать… Что вы скажете о четверти фунта?
— Прекрасная мысль! — обрадовался продавец, — итак, четверть фунта.
— Минуточку. Лососину покупает каждый, у кого нет воображения. А что, если взять шримпы?
Сзади невозмутимо дожидались девять человек. Меня охватило любопытство: когда начнутся оскорбления в адрес старушки и когда разъярится продавец? Я засекла время. Между тем наша героиня в розовых брюках и фисташковой блузе сконцентрировала свое внимание на ветчине.
— Вот тут у вас шесть сортов ветчины, а по мне все они на один вкус. Почему?
— Не знаю, мэм, я не ем ветчины, это же свинина.
— О, извините, ради бога, я не хотела Вас обидеть. А как насчет рубленой селедки?
Она постучала ручонкой, по стеклянному прилавку зазвенели браслеты, и в глаза мне ударили лучи как бы бриллиантовых колец.
— Многие люди любят рубленую селедку, — в голосе продавца прозвучала первая тоскливая нота.
— Неужели? Очень странно. Я ее в рот не беру. Я как раз подумываю о маслинах. Как вы считаете, какие лучше, черные или зеленые?
Я сделала рейд вдоль прилавка, вглядываясь в лица: люди улыбались.
— Теперь самый важный момент: сыр. Вы убеждены, что бри первоклассный?
— Могу поклясться, — пробормотал продавец.
— А почему же он на сэйле? Это меня настораживает. Ну, да ладно, полфунта… Нет, лучше четверть.
— Что-нибудь еще, мэм?
— Не знаю, право. Может быть, паштету… Совсем чуть-чуть.
Продавец ринулся к паштету, но был остановлен.
— Нет, нет, не беспокойтесь, я передумала. — Она уставилась на халву.
Продавец прикрыл веки, как засыпающий воробей. Мне показалось, что он вот-вот упадет в обморок. Очередь добродушно улыбалась.
Халва старушку не пленила, и она переключилась на молочные изделия.
— Раньше я у вас творог покупала, а теперь моя подруга, миссис Кэмбл, показала мне одну итальянскую лавку: там потрясающая рикотта! Так что этого я брать не буду.
— Что-нибудь еще, мэм?
— Well… Не знаю… Дайте мне подумать… Я сейчас вернусь.
Я посмотрела на часы. Старушка развлекалась 18 минут, не истратила в магазине ни цента и удалилась в розовом блеске своих панталон.
А что продавец? Запустил в нее колбасорезкой? Метнул в нее нож? Ничего подобного. Он только обвел смирную очередь беспомощным взглядом и тихо пробормотал: «Would you believe it?» (Вы не поверите! Или — Представляете? Или — Подумать только!)
Вот уже сколько месяцев, следя за событиями в Иране, я вспоминаю эту нелепую житейскую сценку. И странные возникают у меня ассоциации.
Когда вижу по телевизору оголтелые толпы с портретами полубезумного аятоллы, терпеливых американцев и кроткого, беспомощного президента, мне кажется, что Джимми Картер вот-вот обведет растерянным взглядом нашу планету и с тихим отчаянием спросит: «Would you believe it?»