Дождь: рассказы
Шрифт:
Они шли рядом по дороге. Хосе Габино совсем разошелся, кричал, размахивал руками. Крестьяне удивлялись — что за человек чудной? Одет в грязные лохмотья, на лицо поглядеть — не то больной, не то пьяница. А петух у него такой роскошный.
— Подумать только, мне еще будут объяснять, что такое настоящий бойцовый петух. Как же, очень мне надо идти с этим петушком в Гарабиталь, чтоб их выручать, этих жалких людишек, там ведь такой народ — выпустит паршивого цыпленка, поставит двадцать песо, а сам весь трясется. Не хочу я на
— Жалко ведь, — робко сказал крестьянин, несший мешок с петухом. — С таким петушком можно хорошие денежки заработать.
И оглядел Хосе Габино. Хосе тоже бросил взгляд на свои рваные, выцветшие штаны.
— А мне деньги ни к чему, понятно? Чтоб я сдох, хоть тысячу песо мне предложите, не надо мне. Разные бывают у людей привычки, вот в чем дело. Не люблю я свое богатство напоказ выставлять. Чтоб людям в нос тыкать, сколько у меня денег. Не нравится мне это. А случится, надо большой куш сразу отвалить, и я пожалуйста, я тут как тут.
Дорога огибала гору. За поворотом показался Гарабиталь. Желтели соломенные крыши, темнели черепичные, торчала грязно-белая колокольня в черных подтеках от прошедших дождей. Неподалеку, у края дороги, толпились перед соломенным навесом люди.
— Вот они бои-то, — сказал один из крестьян. — Пошли бы вы с нами, может, и надумаете своего петуха выпустить.
Только теперь Хосе Габино заметил, где очутился, вспомнил, что собирался делать. Он же шел к реке, зажарить петуха. А здесь нельзя, слишком много народу. Вернуться надо, поискать местечко поукромнее.
— Ах, черт возьми! Смотрите, до чего я заговорился, вон куда зашел. А я ведь к куме иду. Я всегда так, чуть о петухах зайдет речь, совсем голову теряю. Говорю, говорю, остановиться не могу.
— Не уходите. Пойдемте с нами. Хоть посмотрите…
«Уходи, Хосе Габино. Что тебе здесь делать? Кто поставит на твоего петуха, все же тебя знают. Только увидят его, сразу смекнут, что краденый. И обязательно выскочит откуда-нибудь мальчишка и закричит: „Хосе Габино — вор куриный!“»
— Пойдемте, — настаивал крестьянин. — Может, подвернется подходящий случай, вы и выпустите своего петуха. Стариной тряхнете.
— Вот как раз этого-то я и боюсь, понимаете ли. Я себя знаю. Как увлекусь, совсем голову теряю, себя не помню. Нет уж. Я лучше пойду.
Уже совсем близко слышались возгласы болельщиков. Они сливались в единый гул, он окутывал все вокруг, стоял в воздухе, будто столб дыма, над тесно сдвинутыми головами, над взлетающими в бурном порыве руками. Хосе Габино подходил все ближе. Узел с петухом он держал под мышкой. Рядом возник чей-то широко открытый вопящий рот:
— Бей, петушок! Давай! Бей, петушок! Давай! Бей, петушок! Давай!
Еще и еще кричащие рты, голоса, вскинутые над толпой руки.
— Десять раз по пять
— Даю.
— Десять раз по пять!
— Даю.
Со всех сторон вздымались руки с вытянутыми двумя пальцами. Внизу, словно тени от ветвей, плясали, бились два окровавленных петуха.
— Рыжий берет!
— Рыжий берет! — повторил Хосе Габино, обращаясь к соседу.
Мелькали бледные лапы, шпоры вонзались в окровавленную грудь. Хосе Габино глядел через головы.
«Рыжий берет. Здорово дерется малыш. Как даст шпорой — насквозь проткнет. Похож. Очень похож на того петуха… На какого петуха, Хосе Габино? На одного из тех, что ты слопал? Уселся на бережку, зажарил и слопал».
Хосе Габино, как все, не сводит глаз с петухов и, как все, волнуется, подпрыгивает, машет руками. Дергается всем телом при каждом ударе. Так же, как человек, что стоит справа от него, как тот, что стоит слева, как тот, что впереди. Болезненно стонет, и стон переходит в крик. Взлетают яростные вопли, сливаются воедино:
— Бей, петушок! Бей, петушок! Давай!
— Рыжий свое возьмет… Он не отступит. Он смелее того. Гляди, как он его клювом-то достает, тот так и дергается. Рыжий свое возьмет. Бей, петушок!
Хосе Габино кричит, не помня себя. Машет руками, как бы направляя удары. Вот он, его петух. Хосе Габино ничего не видит вокруг, кроме петуха, красного от крови, блестящего от крови, в трескучем веере крыльев. Вот он, его петух.
— Десять раз по пять песо на рыжего! — кричит он. Все неистовее кричит: — Десять раз по пять!
Крик его наслаивается на другие, вспухает с ними вместе. Вот он, его петух. И Хосе Габино кричит прямо в орущую красную рожу напротив:
— Десять раз по пять на рыжего!
В рожу напротив, что смотрит на него и не слышит.
— Десять раз по пять!
— Вы только гляньте, что делается! Хосе Габино на петуха ставит.
Голоса угасли. Кажется, будто Хосе Габино стоит один посреди арены.
И не понимает, что он здесь делает, что говорит.
«Куда ты полез, Хосе Габино? Ты забыл свое место. Все тебя знают. Всем известно, кто ты такой. И не поверит никто, что ты умеешь растить петухов, знаешь в них толк, всем известно, что нет у тебя ни сентаво и нечего тебе поставить. Тебя хоть вверх ногами переверни, ни монетки не высыпется».
Хосе Габино подозрительно оглядывается. Надвигает шляпу на глаза, опускает голову. Выбирается потихоньку из толпы, из моря криков. Он не поднимает глаз и видит только чьи-то ноги в альпаргатах, а вот шагают рваные башмаки, пальцы выглядывают из дыр, это его башмаки, его, Хосе Габино.
Петух заворочался в узле.
Шум постепенно удаляется.
— А кабы приняли они мою ставку? Рыжий-то ведь победит. Вот ты бы и разбогател, Хосе Габино. Десять раз по пять.
Он подходит к реке. Камыши стоят рядами, покачиваются высокие головки.