Дождь: рассказы

Пьетри Артуро Услар

Я снова пришел к загону, отогнал любопытных и уселся возле двери на обитом кожей стуле. Народ постепенно прибывал. Некоторые принесли с собою стулья, желая устроиться поудобнее, большинство же осталось стоять. Каждый входящий клал мне в руку монету. Тут были и почерневшие медные сентаво, и серебряные монеты с полустертым изображением и зазубренными краями; последние, впрочем, попадались редко. Испанские и мексиканские реалы, французские серебряные монеты и шиллинги с Антильских островов встречались мне и прежде; но некоторые монеты я видел впервые: с изображениями бородатых королей, без цифр и с надписями на непонятном языке. В один карман я клал сентаво, в другой серебро и мысленно подсчитывал

выручку. Три песо, два реала, четырнадцать человек; пять песо, три реала, двадцать три человека; семь песо. Толпа в загоне шумела.

В моих набитых карманах набралось уже больше двадцати песо, когда в сопровождении множества поклонников появился Королевский Кондор. Он по-прежнему щеголял в сапогах со шпорами. Подойдя ко мне, он осведомился, какова выручка. Она показалась ему недостаточной, и он сказал, что следует подождать, пока соберется побольше публики. Затем он приказал музыкантам играть, а мне — известить его, когда сбор достигнет сорока песо.

Музыканты принялись играть пронзительно и не в лад. К гитаристу и маракеро присоединился мальчик с барабаном, и все трое без передышки повторяли все одну и ту же народную мелодию. Зрители прибывали. Местные жители явились принарядившись; крестьяне стояли тесною группою. Загон все более заполнялся людьми и шумом. Несколько пьяных громко требовали начала представления.

Принимая деньги, я с любопытством глядел на зрителей. Одни пришли из хижин, разбросанных далеко в горах, другие жили здесь, в городке, но на всех лицах, прежде сонных и равнодушных, видел я одну и ту же детскую радость в ожидании чуда. Простодушные люди счастливы были увидеть то, чего никогда не видали и, может быть, никогда больше не увидят, нечто далекое от их повседневных забот, от работы в поле, от проповедей священника, далекое от войн, что будто волны набегали на их края и безвозвратно уносили их близких. Они ждали прекрасного, ждали чуда и за то жертвовали жалкими своими сбережениями; я принимал из их рук нагретые монеты и рассовывал по карманам. Если полковник обманывает этих людей, страшно подумать, в какую ярость они впадут, разочаровавшись в своих ожиданиях и увидевши вместо чуда всего лишь натянутую меж двух столбов веревку.

Но вот снова послышались крики и аплодисменты. Взгромоздившись на стул, я увидел посреди пустого пространства Королевского Кондора, который раскланивался перед публикой. Затем одним прыжком он вскочил на стол, а оттуда — на натянутый канат. Шест вертелся в его руках, будто крыло ветряной мельницы; воцарилась напряженная тишина. Казалось, еще миг, и канатоходец упадет, но он выпрямился и медленно заскользил по канату в своих блестящих сапогах.

Я вздохнул с облегчением и спрыгнул со стула. Теперь я больше не боялся, что этот дьявол в человеческом образе погубит представление; в карманах у меня было немногим больше сорока песо. Настало время привести в исполнение мой план. Не теряя ни минуты, я вышел на пустынную площадь и направился к постоялому двору. Я собирался заплатить свою долю, остальные деньги оставить хозяйке для полковника, оседлать своего мула и тронуться в путь. Я думал, что судьба моя ненадолго переплелась с судьбою полковника Самудио и что отныне наши дороги разойдутся навсегда. Больше нам не суждено встретиться ни в городе, ни на горной тропе, оба мы затеряемся на просторах нашей бескрайней, безлюдной страны. Быть может, он станет рассказывать обо мне, что ж, пусть. Он не смеет осуждать мой поступок, ведь я поступил всего лишь благоразумно. И если он назовет меня неблагодарным, если скажет, будто я обманул и ограбил его, то скажет неправду; да и не все ли равно, ведь те, кому он это скажет, никогда не знали меня и не узнают. К тому же я возьму себе из выручки только малую толику, которую можно

по всей справедливости считать моей долей. Ведь и мне причитается какое-то вознаграждение…

Тут мысли мои были прерваны: едва я приблизился к постоялому двору, как увидел выбежавших из-за угла неизвестных людей, которые, судя по всему, спасались от погони. И тотчас же я почти столкнулся с группой всадников, вооруженных пиками и ружьями; красный цвет их мундиров бросился мне в глаза. Один из всадников, по-видимому командир, наехал на меня, занеся руку с обнаженным ножом. Я прижался спиною к запертой двери и схватил под уздцы его коня.

— Есть в городе войско? — спросил он.

Я отвечал, что нет, и при этом внимательно разглядывал всадников и тех, что появились вслед за ними.

— Как твое имя и кто ты такой?

Перед моими глазами мелькнуло знакомое лицо, но я никак не мог вспомнить, как зовут этого человека и где и при каких обстоятельствах я с ним встречался. Полный отчаяния, я мучительно напрягал память. Но вспомнить имя не мог.

— Вот этот сеньор меня знает. Не так ли? — сказал я, указывая на знакомого незнакомца. Командир повернулся к нему, ожидая подтверждения. Тот оглядел меня равнодушно. По-видимому, лицо мое не казалось ему знакомым. Быть может, он и в самом деле вовсе не знал меня, и я просто спутал его с кем-то другим.

— Правда, шеф, я знаю этого человека, знаю. Я вспомнил. Ты ведь не здешний. Как ты сюда попал?

Я молчал, пытаясь придумать более или менее правдоподобное объяснение, но, прежде чем мне удалось это сделать, с площади послышались крики и прогремел выстрел.

— Ступай за нами, — приказал мне командир. Я побежал рядом с его лошадью, которая пустилась в галоп. На площади загон, где шло представление, оказался оцепленным войсками. Люди разбегались, многие перескакивали через каменные изгороди, другие стучались в запертые двери. Солдаты вывели из загона полковника Самудио.

Послышались голоса:

— Это офицер желтых. Поймали офицера.

Я с ужасом представил себе, что подумает Самудио, увидев меня. И, стараясь делать все возможное, чтобы он меня не заметил, прятался за спины солдат. Но все оказалось напрасно. Полковник тотчас вперил в меня взгляд. Он не отрывал от меня глаз, словно мы с ним были одни на площади. Он как бы не замечал ничего вокруг и только пристально глядел мне в лицо. Во взгляде его я прочитал негодование, ненависть и презрение. Он, разумеется, был уверен, что я его предал.

Объясниться не было никакой возможности, да я и не решился бы. Это означало бы в самом деле предать его и к тому же погубить нас обоих. И я хранил молчание, не смея произнести ни слова в свое оправдание. Его провели мимо меня, он все так же не отрывал взгляда от моего лица; затем его поставили перед командиром отряда.

— Тот, кто меня предал, свое получит, — процедил он сквозь зубы. Командир, чрезвычайно обрадованный, воскликнул:

— Подумать только! Нам удалось поймать самого Рейносо. Вот будет доволен генерал, когда узнает. Известно ли вам, Рейносо, какой получен приказ относительно вашей персоны? Расстрелять в ту же минуту, как только будет пойман.

Я не знал, кто такой Рейносо, еще одно лицо заменило полковника Самудио. Но сейчас было не до расспросов.

Командир еще раз осведомился обо мне у того человека, который сказал, что знает меня, и приказал возвратить мне свободу; Самудио, он же Рейносо, все это слышал.

— Ну-ка катись отсюда побыстрее да берегись попасться снова мне в руки; тогда не поручусь, что ты уцелеешь.

Полковник молча глядел мне вслед, и взор его, казалось, прожигал мою спину. Я не посмел оглянуться. Покинув площадь, я зашагал вверх по улице, мимо хижин, разбросанных по склону, по узкой крутой дороге.