Дождь в полынной пустоши

Федорцов Игорь Владимирович

– Есть о чем говорить с нашим общим другом.

Унгриец спеленал в тряпку, трепыхающуюся птичью тушку. Перевязал клюв. Сунул в сумку, в которой до этого таскал воздушного летуна и отправился к св. Хара.

Альтус ждал унгрийца. Нищего буквально распирало от самодовольства.

– Сегодня я мог заработать на безбедную старость, - похвалился он.

– И что удержало?

– Когда здесь очутился, только и думал о деньгах, - вздумал делился сокровенным Альтус.
– Позволить тарелку супа, или оплатить место в мыльне с хорошей

шлюхой. Иногда грезил приобрести дом. Знаешь, сколько надо просить милостыню, купить халупу в Предмостье? Сто лет, не меньше. Столько и святому не протянуть.

– И что изменилось? Обстоятельства или желания?

– Я им нужен! Не они мне, а я им! И за это они готовы отдать многое! Почти все! Понимаешь все!
– Альтус нервно сглотнул, дернув кадыком.
– Это же...

Бог, - подсказал Колин, но святотатства не свершилось. Не дозрел, выходит, актеришка. Но с ролью справлялся.

– Я же говорил, людей проймет только страх. Ну еще боль. Но к боли можно притерпеться, а вот страх, страх должен быть всякий раз новый.

Альтус моментально сделался серьезным. Ему намекали на продолжение. Он готов!

– И чего им завтра страшиться? Честным людям?

– Чудища еще не перевелись. Обнищала земля на рыцарей без страха и упрека. Некому оборонить несчастных. Беду прогнать, обездоленных защитить.

– Огненный лик в ночных небесах?

– Слабо веруют, не слышит их заступник небесный. Не отыщется голос дозваться Всемогущего. Толи девственницы повывелись, то ли праведники передохли. Грешники кругом остались.

– И надеяться не на кого?
– Альтус попробовал угадать спасителей рода человеческого. Назначить себя? Не вспугнуть бы удачу. Путь в ад, но никак не в рай.
– На попов если только?

– Попы по бренной земле ходят. В прах душ измарались. На птиц небесных уповайте. Они к нему ближе остальных.

– Птиц?

– А что? Тоже ведь божьи создания.... И был вечер, и было утро: день четвертый. И сказал Господь Бог: да воскишит вода кишеньем живых существ; и птицы да полетят над землею по своду небесному. И сотворил Господь Бог рыб больших и все существа живые, пресмыкающихся, которыми воскишела вода, по роду их, и всех птиц крылатых по роду их. И увидел Господь Бог, что хорошо. Уразумел?

Уразуметь уразумел, чего там хитрого, но не удовлетворил любопытства.

– А вам что с того?
– насмелился спросить нищий. Глядишь правдой обмолвится, когда ложью сытить начнет.

– Возможно у меня дар, - усмехнулся Колин.
– Как и у тебя. Только мне не поверят, а тебе запросто.

– Значит, через меня истину несете, - правильно понял Альтус, но не возмутился. Свой интерес имеет и должно быть не малый, раз запросто с нищим общается.
– А ежели бейлиф притянет? Я ведь не умолчу. Расскажу как есть.

– Скромнее будь, - присоветовал унгриец.
– Не выделяйся. Дольше искать будут.

– Да обернись я хамелеоном, надолго не спрячешься. Сказывают саин Акли опять Сеньи на службу притянул.

–

И кто таков это Сеньи?

– Сыскарь божьей милостью. Если понадобиться человек в городе, а вы знаете только, что он рыжий и звать его Герет, старина Сеньи его найдет быстрее, чем съедите обед.

– Буду только рад свести знакомство с такой выдающейся личностью.

– Те кто сводили, не очень-то в восторге от его общества.

– То они, а то я.

– Особенный выходит?

– Из ряда вон выходящий, - посмеялся Колин.

Длиннющая прогулка скоротать время. Пересидеть бы в шинке, но сейчас не хотелось ни шума, ни вина, ни разговоров, ни назойливых знакомств. В поисках тишины, холода и безлюдья, бродил по набережной, считал с моста звезды. Не в небе, в водах канала. Любовался куполом нефа Святой Бригитты. Скромно и мрачно.

Неизбежного не избежать. Так и от людей, никуда не деться. В тесном проулке, в канаве, загребая грязь в ладони, возился и умирал обобранный и порезанный скорняк. В луже масляные разводья. Ночь не помеха видеть, а кровь не спутаешь ни с чем. Еще дальше, у тупика, трое кончали пятерых. Бились зло и молча. У базилики Авдия Дарителя, плакала избитая шлюха. Ей подвывала брошенная собака. Велик мир, а идти обеим некуда и не к кому.

Кривенькие улочки: Медников, Воскобойников и Аптекарей ручейками стекались к старой церкви. Грязища, нечистоты и лужи плескались в плохонькую ограду, затекали в прорехи. Из черной жижи указательным перстом торчит колокольня. Над куполом беспросветная темень, неподвластная луне и звездам. А за ней, за чернотой говорят рай? Врут, поди.

Колин прошел темной аллейкой. Надавил плечом хлипкую дверь. Посыпались гвозди, отпал запор с куском деревяшки. Под ногами захрустел мусор. Плащ ширкал и марался о стену, собирая паутину углов. Лестница бежала вверх, опережая шаги тяжелым нудным скрипом.

Площадка звонаря продувается холодным ветром. Резкий порыв выгоняет слезу на ресницы.

– Красота!
– не надышится Колин. Его взгляд охватывает ломкость крыш, чернильницы площадей, пузыри дворцов и монастырей. Вечерний город кажется необъятным и большим. Грязное тело в редкой сыпи огоньков. Что за недуг снедает обиталище людей? И как излечить его? И кому?

Унгриец извлек из сумки спеленованого ворона, освободил от пут. Птица слабо трепыхнулась.

– Рано еще на выход, - попенял унгриец хмельной птице.

Отхлебнул вина и вместе со слюной сплюнул в разинутый клюв. Ворон задергался, сглатывая жидкость. После четвертой порции омертвел. Широкие крылья расправились и обвисли веером. Колин шмякнул ворона о деревянные перила. Для верности.

Нарастил веревку от колокольного языка и смазав клеем, обмотал птице лапы. Уложил бесчувственную тушку на настил. Прикрыл тряпицей.

На прощание еще раз осмотрел ночную панораму. Чем меньше деталей, тем красивей. Говна не видишь.

Путь к Серебряному Двору занял более двух часов.