Дождись меня в нашем саду

Черкасова Ульяна

И теперь, когда Матеуша не станет, когда его казнят по её приказу…

– Мне жаль, – повторила Велга едва слышно, потому что не знала, что ещё сказать.

И медленно, на подгибающихся ногах подошла к своему другу, мужу…

И рухнула на пол рядом с ним. Матеуш тут же обхватил её руками, притянул к себе, уткнулся носом куда-то в шею:

– Мне страшно, Велга…

– Знаю. Мне тоже… – Голос её дрогнул, из глаз потекли слёзы. – Мне жаль. Мне так жаль, Матеуш…

Она развернулась, обхватила его руками за шею.

–

Мне так жаль, – повторяла она без остановки, точно в горячке.

Он должен её ненавидеть. Обязан её ненавидеть. Велга прикусила губу до крови. Лучше бы он бросил ей в лицо оскорбления, обвинения. Она заслужила его презрения так же сильно, как он заслужил её мести. Они заслуживали друг друга: жестокие, беспощадные к тем, кто им доверял.

Тётка Далибора никогда не любила мужа, даже, пожалуй, испытывала к нему отвращение, но она дала брачные клятвы и потому оставалась на его стороне. Всегда. А Матеуш предал её.

Велга никогда не тешила себя надеждой, что сможет полюбить Матеуша, но научилась его уважать. А он любил её. Может, не так чисто и искренне, как это было в песнях. В его любви было нечто извращённое, больное, одержимое, залитое кровью, но он всё же любил. И Велга его предала.

Им стоило сцепить пальцы на шеях друг друга и душить, пока один не закроет навеки глаза. Но они прижимались друг к другу, и его пальцы, такие холодные, гладили её по волосам, стянув платок. А его золотистые мягкие волосы промокли от её слёз.

– А Пушок? И Пчёлка, Мурзик, Белка…

– Они у меня. Я о них позабочусь, ты не переживай, – пообещала Велга.

Они говорили тихо, обнимали друг друга трепетно, прижимались так тесно, что ощущали, как бились их сердца.

– Я обо всём позабочусь, ты не переживай. – Пальцы Велги запутались в волосах Матеуша.

Произнося каждое слово, она сжималась внутри, и наружу рвалось признание, а она давила его, гнала прочь. Нет, это ей, только ей нужно, чтобы Матеуш узнал правду. Это ей нужно услышать его проклятия, обвинения, ощутить его ненависть, но ему хотя бы сейчас, хотя бы раз в жизни необходимо ощутить себя любимым. Матеушу нужен был родной человек. Хотя бы перед смертью.

Он крепко-крепко обнял её за талию, укачивая, как ребёнка, точно утешая. Как если бы это ей предстояло умереть завтра. Точно он был её палачом, а не наоборот.

Если бы он узнал… лишь бы он не узнал.

Свеча прогорела, и в подвале стало совсем темно, но Велга и Матеуш так и застыли в объятиях друг друга, забылись на какое-то время тревожным, пугающим сном.

Их разбудил скрип дверных петель.

– Велга, – позвал Змай, – скоро уже закат.

Пальцы Матеуша сплелись с пальцами Велги, сжали их так крепко, что она пискнула от боли.

– Я… иду…

Ступая на тусклый свет в проходе, она медленно, покачиваясь, прошла до двери.

– Велга… – позвал её тихий, словно шелест листвы на ветру, голос. –

Пообещай, что будешь меня помнить.

Она бы никогда не смогла его забыть. Но вряд ли в воспоминаниях её сохранились бы нежность и любовь, которой так желал Матеуш.

– Обещаю.

Оказывается, порой ложь могла послужить благому делу. И всё равно она ощущалась неправильной, гадкой, отравляющей саму Велгу.

Она отвернулась, чтобы не смотреть, как Змай закрывает дверь княжеской темницы. Как она выдержит завтрашнюю казнь, если даже скрежет ключа в замке режет ей уши?

Ступени на лестнице гулко отзывались под ногами, когда Велга и Змай поднимались. Они остановились у самого выхода из подвалов.

– Змай, – спросила Велга, не глядя на него, – ты же чародей…

– Так…

– Помнишь, мы говорили про имена?

Чародей кивнул.

– Матеуш забрал моё девичье имя и дал новое. Если подумать, раз он забрал моё имя, значит, оно теперь принадлежит ему?

– Не совсем понимаю, к чему это всё?

– Сила имён. Как ты и говорил. Нельзя никому называть своё настоящее имя, потому что тогда человек приобретёт власть над твоей жизнью. Матеуш Белозерский забрал имя Велги Буривой, её больше нет. Есть только Велга Белозерская…

Лицо Змая вытянулось, глаза расширились от удивления, и вперемешку с восхищением, даже уважением, показался ужас.

Он помотал головой, закрыл рот ладонью, точно останавливая себя.

– Щур желает получить Велгу Буривой, но её больше не существует.

– Если подумать, цыплёнок, то ты уже выходила замуж за…

– Оддбьёрна Раннвайя, – без запинки проговорила Велга. – Точнее, за его свата, лендермана Инглайва.

Змай только надул щёки и тяжело выдохнул, не в силах ничего сказать.

– Но, может, в глазах Создателя этого недостаточно. Не знаю. Не смогу узнать, пока не попробую. Завтра увидим, достаточно ли это Щуру.

Велга переступила через порог, выходя из подвала на улицу, неподалёку у дерева заметила Хотьжера. Он не стал мешать их разговору.

– Ты… поэтому князя казнят через утопление? – Змай остался по ту сторону дверного проёма. – Чтобы… завершить обряд?

– Нет, – помотала головой Велга так решительно и резко, что височные кольца издали тревожный звон. – Так всегда поступали в Старгороде с князьями, когда их свергали.

– Жестокие у вас в Старгороде обычаи.

– Старгород это Старгород, – сухо, не зная, что ещё сказать, проговорила Велга.

– Старгород это Старгород, – эхом отозвался Змай. – Что ж, княгиня…

– В Старгороде больше не будет князей, – поправила его Велга. – Не стоит меня так называть.

– Как пожелаешь, господица… или госпожа. – Он неожиданно отвесил ей неглубокий, немного издевательский поклон. – Прости, но завтра не приду на суд. Не люблю смотреть казни.

– Да, конечно… Можешь не приходить.