Драгоценность черного дракона
Шрифт:
— Дайрэ? — спросила осторожно, боясь поверить своим ощущениям. — Дайрэ Амондо?
– Не называй меня этим человеческим обращением, — прохладно ответили сверху, — Драгоценнейший или… Мастер.
– Откуда вы здесь? И что со мной было? А где дайрэ Гирьен?
Наверное, тяжелый вздох ей просто показался.
– Гирьен занят. Меня призвала сила Матери. А ты чуть не умерла в очередной раз по собственной глупости.
Вот же… ледышка!
На душе было удивительно тепло и уютно. И теперь, и, спустя час, когда уже лежала умытая, накормленная и разморенная в теплой постели в покоях замка, Йаррэ никак не могла понять, что изменилось. Может то, что на душе было слишком… спокойно? Умиротворенно. Так, как не было давно, даже в том,
Наверное, она успела задремать и даже увидеть какой-то сон, в который бесцеремонно вторгся прохладный голос.
– Путь за Грань никогда не проходит бесследно, ириссэ.
Несколько последующих дней слились в теплый комок расслабленной сонной неги, сытной еды и урчащей на постели Ттмары. Темная гончая и вовсе вообразила себя заботливой собачьей мамой и иначе, как глупым щенком, Йаррэ не называла. Гончая… теперь это слово приобрело совершенно другой оттенок, и при мысли о расставании с Ттмарой, ставшей за эти несколько дней ей настоящим другом, становилось откровенно не по себе.
А ночами приходила боль. Море боли, когда она горела в огне и замерзала, не в силах шевельнуться, закричать, позвать на помощь. Она думала, что человеческий разум не способен выдержать такого, но, как оказалось, человек сам тварь такая, что ко всему привыкает. Да и… человек ли она сама теперь? Ощущая во рту небольшие клыки, поневоле начнешь терзаться сомнениями. В комнатах её — ни одного зеркала, вообще ни намека на что-то, где можно себя толком рассмотреть. По крайней мере — лучше, чем свое отражение в воде. Поначалу дайрэ Кинъярэ много отсутствовал — что и понятно, судя по всему, алькон активно делал вид, что раздражен такой долгой пропажей той, за которую поручился. Ночами же он сидел с ней. И иногда, когда она выныривала из моря бессвязного бреда, то натыкалась на ясный задумчивый взгляд, который притягивал, будоражил, будил внутри что-то странно щекочущее и робкое.
А потом он клал ледяную ладонь на горячий лоб, и жар в венах утихал, сменяясь ленивой прохладой и легким покалыванием.
Так было и в эту ночь. Последнюю, которую она должна была провести здесь. И пусть состояние все ещё не стабилизировалось (хоть понять бы, что происходит?!), но срок пребывания в городе истекал. Пора было возвращаться назад, в проклятый иррейн, который она ненавидела всей душой, в этот змеиный клубок, пропитанный ядом, полный отравы зависти и злобы. Здесь же даже дышалось легче.
Жар снова, почти привычно прокатился по венам. И так же привычно-упрямо она смолчала, прикусив губу. Не станет звать, им и без неё хлопот хватает, этим странным альконам, которые зачем-то с ней возятся. Разум не желал доверять, а сердце вновь твердило иное.
– Снова не позвала, ириссэ. Упрямая.
«Цветочек». Как же Йаррэ ненавидела, когда он так её называл! Но дайрэ Амондо был непреклонен.
Прохладная ладонь коснулась лба, и вдруг, медленно, осторожно, палец за пальцем скользнула вниз. Пальцы легко огладили скулы, очертили изгиб сведенных бровей, а потом легонько коснулись губ, вызывая странную внутреннюю дрожь. И не двинуться в этом оцепенении, не шелохнуться! А первый алькон словно издевался. Пальцы коснулись подбородка, сползая дальше, на шею. Это прикосновение, будто утверждение его власти, заставило внутренне встряхнуться, недовольно рыча, и задыхаясь от участившегося ритма сердца. Когти погладили шею, чуть царапая, сжали легонько, охлаждая, на грани жесткости и нежности. Вторая рука легла в область груди, вызывая безотчетной
– Ты чувствуешь меня, — в голосе не было ни удивления, ни злорадства, лишь легкое предвкушение, — это хорошо, Риаррэ, драгоценная моя. Запомни кое-что, — он навис над ней, склоняясь так близко, что она чувствовала прохладное дыхание, ощущала легкий привкус миндаля и терялась в мерцающих, на этот раз отливающих синим глазах. Его зрачки пульсировали, а морозная синь расцвечивала темноту. Даже света не надо…
– Я могу многое тебе дать, девочка. Я УЖЕ многое тебе дал. Жизнь — это очень дорогой подарок, — тварь лениво сощурила глаза, подхватывая прядь её волос. Он вообще любил трогать её волосы — по поводу и без, — но жизнь не имеет смысла, если сидеть, забившись в угол. Скоро многое изменится, мой цветок, и я хочу быть совершенно точно уверенным, что ты на моей стороне. В твоих венах отныне течет моя кровь. Да, — он словно отвечал на немой вопрос, — это от неё тебе так больно. Моя кровь — это чистый яд, даже для таких, как мои сородичи. Ещё никто не выживал.
Так он что же, ставит на ней опыты?!
– У меня не было выбора, Риаррэ. Ты так и не поняла? Ты умирала в тот день, когда сунулась по глупости в сокровищницу повелителей. Вернее, сама сокровищница ничего бы тебе не сделала, но ты коснулась шара, созданного из чистейшей энергии Смерти, шара, с помощью которого Духи контролируют наши города. И ты умерла — потому что человек не способен вынести такого, да и нелюдь не способен. Лишь только милостью нашей Матери ты вернулась назад, а моя кровь заставила твое тело жить. В этот момент ты прошла посвящение Смерти. Первое посвящение, которое наши дети проходят в возрасте лет пятнадцати — раньше нельзя.
«Как же я могла умереть, ведь я дышу, чувствую, я не мертвец!»
– Частично так и есть, — алькон не скрывал, что читает мысли. Можно сказать, что все мы мертвецы. Каждый из Детей Смерти хотя бы раз умирал — и в этот миг в нас попадала частица силы нашей Матери. Но мы живем полноценной жизнью, а повторно отправить нас в Чертоги Госпожи весьма затратное удовольствие, — на тонких губах мелькнула злорадная усмешка. — Так вот, говоря о тебе и твоей силе. Ты одна из нас, Риаррэ. Если не против, я буду звать тебя Яра. Так вот, Яра, — позабыв получить разрешение продолжил он, — я пока не знаю, каким образом ты такая появилась на свет, хотя некоторые подозрения и имеются… Но сейчас дело в другом… Твое тело меняется, стремясь повзрослеть и стать отражением взрослого алькона. Будет меняться и твое восприятие, твой разум… в людях много наносных, ненужных чувств. Разум альконов устроен куда более рационально.
Ладонь мужчины снова легла на грудь. Чуть сдвинулась, легко касаясь ложбинки в солнечном сплетении, погладила по руке, прошлась до талии. Но сейчас в этих движениях не было ни грана похоти — словно он что-то искал. Сильные руки осторожно перевернули на живот, заставляя прогнуться. Надавили на поясницу, осторожно то ли поглаживая, то ли массируя — и снова тело отреагировало проклятыми мурашками. Стало приятно. Тепло. Защищенно. Какой абсурд!
– Кровь от крови, разве можешь ты ненавидеть меня, причинить мне вред? Таила!
Новое слово было незнакомо. Не имя, прозвище? Обращение? Как же многого она о них не знает. Губы у уха снова что-то коварно нашептывали, вызывая острое желание повернуться и отгрызть кое-кому лишние уши.
– Коварная алькона… — усмешка. — Сейчас ты просто уснешь, а проснешься уже бодрая и почти здоровая. Мне не нужна обуза. Завтра тебе пора вернуться в Доар.
Знала бы она тогда, что ожидает впереди, о чем умолчала эта коварная тварь, что недосказала… Кровь альконов просыпается тяжело. Иногда даже отданная в благих целях она может стать чистейшим ядом для принявшего, а может — лекарством от всех болезней, кроме, разве что, дурости.