Драккары Одина
Шрифт:
— А ты когда-нибудь слышал о Страшном суде? — усмехнулся Карн, прямо не отвечая на вопрос.
— Это что-то вроде Большого тинга [23] ?
— Да, да, — продолжал насмешливо Карн. — А готов ли ты, Айво, предстать перед Страшным судом?
— Ты забываешь, что тралям нечего делать на тинге, — напомнил финн.
— Это будет совсем другой тинг, — бывший византиец как будто забавлялся. — Там нет различий, траль или свободный, богатый или бедный.
— О чем ты говоришь? — Айво с трудом понимал Карна, и ему начало казаться, что тот попросту
23
Тинг — древнескандинавское и германское правительственное собрание, состоящее из свободных мужчин страны или области. Тинги, как правило, имели не только законодательные полномочия, но и право избирать вождей или королей.
— Все, что я говорю, — истина!
— Истина? — переспросил Айво. Это норвежское слово он не понимал, но догадывался, что оно означает скрытую правду. То, чего нет на поверхности, но скрыто внутри. Шаманы его племени называли это сутью.
— Да, это истина! — с плохо скрываемым торжеством кивнул Карн, хотя финн и не понимал его причины. Для Карна этот нескладный долговязый раб был еще более темным язычником, нежели местные жители. И большим удовольствием было наслаждаться его суеверным страхом перед неизвестным...
— Ты ответишь, Айво, даже за то, что когда-то украл у меня медовую лепешку!
— Но я не крал у тебя никакой лепешки! — возмутился Айво.
— Правда? — тихий вкрадчивый голос Карна проникал в его душу, казалось, еще немного, и он выложит этому смуглому человечку все сокровенные тайны своей недолгой жизни.
— Эй! — вдруг раздался громкий голос, который оба хорошо знали. — Не пора ли тебе угомониться, христианская собака?
Неподалеку от них стоял Кнуд Вороний Глаз, в помятой одежде, хмурый и злой с похмелья.
— Я тебе говорю, выродок, шелудивый пес! — Кнуд смотрел на Карна, чуть прищурив левый глаз, склони набок голову, как делают обычно крупные хищные птицы, спустившиеся на землю и разглядывающие что-то необычное.
— Слушаю, господин, — мягко сказал Карн, с испугом подумав о том, что разговорился не к месту. С того дня, как сгинул Меченый со своим старым наставником, Карн почувствовал себя много лучше. И забыл об осторожности.
— О каком таком суде ты толковал только что?
— Я не говорил о суде... — бормотал Карн, надеясь, что вспыльчивый викинг не слышал всего разговора.
— Ты обещал Айво, что он ответит даже за украденную лепешку? — усмехнулся Кнуд, подойди ближе и оглядывая обоих. — Ведь так, Айво?
— Я не понял его, господин, честно.
— Я тебе верю, Айво, — кивнул Кнуд, поглаживая густую бороду. — Мне и то сразу не понять его. Однако я понял, что он надеется уцелеть, когда другие начнут умирать сотнями, так ведь, Карн? Какую тайну ты знаешь, чтобы спастись? Я много плавал и тоже кое-что знаю! Монах из Хиатландии перед тем, как хромой Торвальд из Бергена, проткнул его мечом, много вещал об этом... месте. Как ты его называешь?.. Ад?.. Как это выходит хорошо: каждый, кто убил хотя бы одного человека, неминуемо отправиться в Ад, который похож на Муспельхейм...
— Ни одному смертному не дано это знать, — смиренно проговорил Карн.
Во вспышке ярости викинга он своим изощренным чутьем человека, долгие
Карн слышал, что один из влиятельных ярлов Норвегии сбежал в Германию, спасаясь от преследования конунга Харальда Хорфагера, и там принял христианство. Но Карн в глубине души всегда с презрением относился и к тем, и к другим. В Константинополе он был христианином, отправлявшим на смерть десятки христиан... К язычникам он относился, как к несмышленым детям, бросающим в реку золото и другие драгоценности для того, чтобы умилостивить своих богов. Сам Карн верил только в того, кто действительно владел этим миром, того, кто имел тысячи лиц, оставаясь неузнанным. Язычники называли его по-разному, христиане же дали ему имя — Демон... И если можно было кому-то поклоняться в этой жизни, то несомненно только этому существу, этому древнему Злу, которое древнее самих египетских пирамид, засыпаемых песком в пустынных землях, покоренных маврами.
Когда-то отец Карна, долгое время живший в Каппадокии и Сирии, рассказывал сыну о древних пророчествах, заключенных в письменах, начертанных на камнях в безлюдной пустыне. Эти места были некогда заселены людьми, — говорил он. — А потом время уничтожило города и обрекло всех живущих на смерть. О том, когда это происходит, известно лишь ему, хранителю зла, великому искусителю и покровителю темных сил...
— Но что-то ты знаешь? — недобро ухмыльнулся Кнуд. — Или нет?
— Мне мало, что известно, — продолжал отнекиваться Карн.
— А ну-ка, Айво, возьми у него мечи, — приказал брат Гейды, наблюдая за тем, как траль выполняет его указание.
Отдав мечи финну, Карн почувствовал приближение смерти. Он хорошо знал, что Вороний Глаз был из тех викингов, которые стремятся добиться исполнения своих желаний любыми путями, не останавливаясь ни перед чем. Жизнь человека они не ставили ни в грош.
— Теперь же, ромейский пес, я испытаю твоего Бога, — с мрачной торжественностью произнес Кнуд, доставая нож с широким острым лезвием. — И посмотрю, как он поможет тебе...
Карн побледнел, не в силах пошевелиться. Несмотря на то, что по его доносам было убито немало людей, сам он боялся смерти и старался, как мог, отдалить ее неизбежный приход.
Кнуд подступил к нему и резким ударом левой руки сбил с ног. Потом, схватив ромея за волосы, повернул его лицом к небу, с усмешкой сказав:
— Сейчас, Карн, мы все увидим...
Нож викинга коснулся горла византийца. Карн зажмурился, втайне воззвав к своему одинокому и страшному божеству, как делал это в те времена, когда руссы и викинги убивали жителей Византии на его глазах и когда ему повезло: его оставили в живых, продав в рабство. Он, сын богатого торговца, с детства привыкший к роскоши, к обильной пище, тонкому вину и хорошеньким женщинам, был вынужден влачить жалкое рабское существование, пресмыкаться перед проклятыми язычниками, которые даже не умели строить храмы для своих богов.