Драккары Одина
Шрифт:
Когда за Кетилем и Виглифом закрылась тяжелая дубовая дверь, в душу Рагнара закралось сомнение. Он не смог бы объяснить, в чем дело, но у него возникло ощущение, что привел своих людей на заклание чужому богу. И этот чужой бог, многоглавый и многоглазый, только ждет наступления ночи, чтобы подобраться к своим жертвам. Рагнар невольно оглянулся вокруг. Но никто из викингов не заметил его смятения. Все были спокойны и немногословны. А князь Людовит, сев на гнедого коня, бросил на прощание:
— Увидимся утром,
Князь, окруженный дружинниками, скрылся в чаще. Осталось около десятка его людей, расположившихся с другой стороны башни.
Сумерки, как это обычно бывает в лесу, быстро переходили в ночь. Дружинники Людовита разожгли костер, и было слышно, как они весело переговариваются между собой, и горланят песни на своем языке, опьяненные медовухой. Они как будто напрочь забыли о том, зачем они здесь. Или все это лишь маскировка?
Гуннар и Рогнвальд также разожгли костер, расположившись так, чтобы вход в башню оставался в поле зрения. Олаф притащил охапку хвороста, который набрал поблизости. Четверо викингов и Дитфен присели возле пылающего костра, а Рагнар, испытывая смутную тревогу, бродил неподалеку, поглядывая в сторону людей князя.
— Вот что я вам скажу, — говорил между тем своим товарищам Хафтур, держа в руке кусок жареной оленины — остатки ужина, которые они захватили с собой. — Эта башня раньше находилась на берегу моря...
— Откуда ты знаешь? — недоверчиво спросил Гуннар, разжевывая мясо, сдобренное какой-то незнакомой норманнам приправой, имеющей очень острый вкус.
— Можешь мне поверить, — Хафтур говорил серьезно. — Но только это было очень давно. С тех пор море ушло, а берег зарос лесом. А эти постройки вокруг — остатки стены, которая была разрушена во время давней войны. Сам посуди, зачем строить башню в глухом лесу? И она очень похожа на те береговые башни, что есть в Британии.
— Соглашусь с тобой, Хафтур, — кивнул Дитфен. — Все это очень напоминает береговую крепость, но сколько же времени прошло с тех пор? Это было, пожалуй, даже раньше, чем Мерлин колдовал со своими друидами в храмовых рощах, надеясь отпугнуть моих предков-саксов, во главе с Хенгистом.
— Да, может быть, это береговая крепость. Ну и что?
– - зычным голосом вопросил Рошвальд. — Что это нам дает? Если честно, меня больше всего занимает, что приходит сюда по ночам? А все остальное...
— Ты заметил, эти венеды ведут себя странно? — Гуннар показал Хафтуру за спину, на место ночевки людей князя.
— Как? — Хафтур подбросил в огонь хворостину.
— Они уверены.
— В чем? — насторожился чуткий Рогнвальд.
— В том, что с ними ничего не случится.
— Конечно, что с ними может случиться? — насмешливо обронил проницательный Дитфен. — Ведь Тот, Кто убивает, никогда не выходит из Башни.
— Им, стало быть, это хорошо известно.
— Я хотел бы превратиться в мышь и, подобно Локи, подобраться к ним, подслушать их разговор, — сказал Рогнвальд.
— Ты же не знаешь их языка? — возразил Дитфен. — А Локи
Олаф молча сидел у костра, слушая разговоры викингов, и боролся с подступающей дремой. По уговору, первым в дозоре останется Рогнвальд, который затем разбудит Гуннара, а тот — Хафтура. Олафу решили дать поспать в первую ночь.
Сгущаясь, ночной мрак обступал их плотной завесой. Изредка Олаф поглядывал на башню, по стене которой плясали языки пламени. Тени людей казались уродливыми существами, выползшими из ночного леса на свое потаенное сборище.
Викинги продолжали спорить, кто или что обитает в башне и выходит наружу по ночам. А Олаф подумал о Кетиле и Виглифе. Как они там? У этого народа не принято излишне переживать за воинов, считалось, что те сами должны позаботиться о себе. Покинуть в момент боя своего вождя, предать товарищей означало покрыть себя несмываемым позором. Но если викинг умирал, сожалели о нем лишь немногие.
Голоса венедов стихали. Гуннар и Хафтур легли спать, а Рогнвальд о чем-то тихо переговаривался с Рагнаром. Олаф закрыл глаза, слушая крик ночной птицы, прячущейся в ближайшей чаще. И вдруг ему почудилось, что из леса неслышно, не касаясь земли, вышел какой-то человек. Он шел медленно, не поворачивал головы, а одежда — длинная ряса о капюшоном... Он был похож на христианских монахов, о которых много рассказывали те, кто видел их. Странная фигура приблизилась к башне и... вошла в нее, словно в стене была невидимая дверь. Олаф вздрогнул, открывая глаза. Прямо перед ним, вороша костер, сидел Рогнвальд, невозмутимый и спокойной.
«Сон, — провел рукой по лбу Олаф. — Всего лишь сон...»
Лес на рассвете наполнился птичьими голосами. Солнце, блуждая в верхушках сосен, вот-вот должно было появиться в небе. Проснувшись, Олаф увидел, что все его товарищи уже на ногах, и немного устыдился. Но, похоже, на это никто не обратил внимания.
Люди князя тоже проснулись. Олаф заметил среди них Болеслава, сына Людовита, который вчера ушел отсюда вместе с отцом. Это говорило о том, что показная беспечность венедов — действительно лишь маскировка. Они отмеряли ход времени и следили за происходящим вокруг них, а молодой княжич, получив какие-то указания, вернулся к башне уже глубокой ночью.
Наконец, Болеслав дал знак, и его люди подошли ближе к норманнам, наблюдая за ними.
— Пора открывать дверь! — крикнул Болеслав.
— Что он сказал? — резко опросил Рагнар у Дитфена.
— Он хочет открыть дверь.
— Это разумно.
Норманны, схватив мечи, подошли к входу в башню, где уже стояли дружинники князя. И те, и другие смотрели на инородцев с плохо скрываемой неприязнью. Здесь не было места для тонкой дипломатии Людовита, мечтавшего быть похожим на христианских королей. Кто-то из венедов отворил тяжелую дверь и сразу же отпрянул назад, словно боялся, что некто, стоящий за дверью, успеет поразить его своим оружием.