Дракон и роза

Джеллис Роберта

Единственным, кто понимал душевное состояние короля, был несчастный Нед Пойнингс, который подвергался воздействию его самого худшего настроения из-за того, что свои чувства держал внутри. Прислуживая королю днем и даже ночью, Пойнингс в данный момент устало наблюдал за Генрихом, который примерял одежду. Король очень строго относился к одежде, потому что всегда одевался в самые элегантные ткани. Нежные шелка, бархат и парча портились от пота и вскоре рвались от длительной езды верхом и охоты. Но Генрих верил в то, что его привычка получит распространение, а торговцы и портные – прибыль, если скажут, что король покупает одежду

у них. Генрих всегда покупал одежду, если останавливался в одном месте больше, чем на неделю. Сейчас он был одет лишь в штаны и белую рубашку, наполовину распахнутую на его тощей груди. Пойнингс нахмурился, увидев слишком частый пульс на горле Генриха и сильно выдающиеся ребра на его теле.

– Белый шелк с золотой бахромой – на камзол. Этот зеленый – на штаны, но его необходимо отделать золотом, и темно-зеленый бархат – для мантии. Это должно быть отделано горностаем, который вы мне показывали раньше. Все должно быть готово послезавтра, к пасхе.

Один из портных закрыл глаза и беззвучно пробормотал молитву.

– Для сэра Эдварда вы можете подобрать желтый, оранжевый и коричневый цвета, у него такое кислое выражение лица, – добавил Генрих. – Что, Нед? Не одобряешь моего увлечения одеждой?

– Я думаю, Ваша Светлость одевается подобающе вашему положению, – ответил Пойнингс, скрыв упрек под легковесными словами.

– О, ты… – начал Генрих, но его прервал некий совсем юный и возбужденный паж, который криком попросил аудиенции для маркиза Дорсета. Губы Генриха раскрылись, плотно сомкнулись, а затем расплылись в улыбке. – Эй ты, иди сюда.

Ребенок приблизился и упал на колени. Пойнингс же на мгновение расслабился. Генрих никогда не был жесток с детьми, а этот совсем недавно появился во дворце.

– Как тебя зовут? – спросил король.

– Болейн, Ваше Величество, Томас Болейн.

– Сын сэра Уильяма? Ребенок кивнул:

– Да.

– Итак, ты никогда не должен прерывать короля, даже если он всего лишь шутит со своим старым другом. А теперь, после того, как ты это запомнил, расскажи, что же тебя так напугало, что ты забыл о своих манерах? Неужели я похож на людоеда?

– Нет, сир, но маркиз сказал, что я должен идти к вам, даже после того, как я сказал ему, что это не моя обязанность. Я боялся отказаться повиноваться ему, и боялся также идти в не относящееся ко мне место.

Умный ребенок, подумал Генрих, отметив в памяти его имя.

– А-а, так маркиз настаивал, не так ли? Хорошо. Скажи ему, что я приму его здесь. Томас, ты случайно не знаешь, где бродит граф Оксфорд?

– Он как раз внизу, в большом зале, сир. Я подавал ему вино и…

Генрих потрогал указательным пальцем нос мальчика. У него хорошо подвешен язык, разговорчивый ребенок – это хорошо.

– Тсс! Когда король задает вопрос, отвечай как можно короче – да или нет, пока у тебя не попросят разъяснений. Разговоры начнутся, когда ты станешь старше. А теперь беги, и после того, как ты передашь мое сообщение маркизу Дорсету, скажи графу Оксфорду.

Пойнингс с большим интересом изучал вышивку на обшлаге своего рукава. Ему не нравилось то, что происходило с Генрихом день за днем в течение этих последних двух месяцев. Он бросил быстрый взгляд на своего хозяина, который очистил комнату от торговцев и слуг, и искоса наблюдал за дверью с легкой выжидающей улыбкой.

Возможно, подумал Пойнингс, он сможет несколькими словами

остановить то, что должно случиться, но это будет опасно. Опасно не для него, а для короля. Генриху был нужен выход; ему также был нужен урок и королю намного лучше самому получить этот урок, чем услышать от кого-либо о возможных последствиях. Нед вернулся к изучению стежков вышивки на рукаве. Если дело зайдет слишком далеко, то можно будет обратиться к Бэдфорду или Элизабет – надеялся он. В любом случае Дорсет – никчемный человек, поэтому не так важно, что произойдет.

Вошел Дорсет, его пальцы нервно теребили край плаща.

– Довольно внезапно до меня дошло, сир, что я…

– Я думал, что ты в Лондоне, – произнес Генрих с обманчивой мягкостью. – Я за тобой посылал или давал разрешение явиться сюда?

– Простите меня, Ваше Величество, – лицо маркиза побелело. – Я не знал, что от меня требуется оставаться в Лондоне. Я сейчас же вернусь.

– Так ты и сделаешь. Но раз уж ты здесь, то чего же ты хочешь от меня?

– Ничего. Совсем ничего.

Какой же он все-таки трус, – с раздражением подумал Пойнингс. Но затем подумал и покачал головой, прийдя к пониманию того, что хотя Дорсет и был трусливым, но Генрих оказывал подобное влияние даже на людей, которые были храбрыми, как львы. Оксфорд и Девон под взглядом короля, бывало, запинались в момент речи. Больше всего Пойнингса озадачивало то, что обычно Генрих был благоразумным и справедливым. На мгновение его охватило сомнение, являлась ли увиденная им перемена действительно временной, но он подавил его в себе.

– Мне только показалось, что я так и не объяснил вам, как следует, то, что случилось во Франции.

Пойнингс издал невольный возглас удивления, и Генрих взглянул на него недовольно.

– Но это было больше двух лет назад, ты был при дворе и, видел меня почти ежедневно в течение года… А-а, входи, Оксфорд. Дорсет решил объяснить, что случилось во Франции.

– Я бы тоже хотел это услышать. Спасибо за то, что позвали меня, сэр, – сухо сказал Джон де Вере.

Лицо Дорсета теперь блестело от пота, и он был бледен.

– Ранее это не казалось важным, но сейчас, когда существует сомнение в преданности моей матери, я хочу заверить вас, что…

– Какое сомнение? Вдовствующая королева, мать моей глубоко любимой жены, удалилась от двора для отдыха и спасения своей души. Если ты, Дорсет, сомневаешься в ее преданности, то ты единственный в этом.

Эти ледяные слова упали в застывшую тишину. Губы Дорсета раскрылись с трудом, но если он и хотел что-то сказать, его слова застряли у него в горле. Медленно, как будто глаза Генриха оказывали на него давление, Дорсет опустился на колени.

Генрих ждал, наблюдая, как пот собирается в капли и затем ручейками стекает по его лицу; ждал пока тот не начал дрожать, ждал даже до тех пор, пока закаленный солдат Оксфорд не отвел глаза от того, кто находился на полу. Для короля эта безудержная жестокость была странным, диким удовольствием. Она давала выход напряжению, скопившемуся за месяцы раздачи улыбок и сдерживания языка.

– Джон, – Тюдор обратился к Оксфорду, – Дорсет хочет вернуться в Лондон. Не можешь ли ты проследить, чтобы он прибыл туда благополучно. Вероятно, из-за того, что он настолько боязлив, ему станет легче от чувства безопасности. Проследи, чтобы его в целости и сохранности приютили в Тауэре.