Дракон выбирает судьбу
Шрифт:
Ручка отплясывала на бумаге так, словно Хольц напился до стеклянного состояния. Он даже не сопротивлялся, не пробовал торговаться . Страх за свою жизнь был таким, что Хольц побледнел и почти заваливался в обморок.
– Расписка имеет юридическую силу, - лениво продолжал Гилберт, - особенно когда дается для женщины из драконьей семьи. Если через неделю ее счет не разблокируется и не пополнится, я приеду еще раз. Вы бы предпочли полицию и суд, но… - Гилберт рассмеялся, а потом частично преобразился и оскалился, издав низкий рык: он знал, какое впечатление это производит
Гилберт покосился на пузатого: тот тоже успел подмочить репутацию. Неудивительно.
– В-возьмите, - пролепетал Хольц и протянул Гилберту листок бумаги. – Сегодня же все сделаю.
– Разумеется, - улыбнулся Гилберт той особенной улыбкой, которая заставляла подчиненных работать в десять раз быстрее, чем обычно. – А теперь несите сюда бумаги отца – все, что касается его жены.
Хольц исчез так быстро, что Гилберту показалось, что от него остался дымный контур, как в старых мультфильмах. Пузатый сидел ни жив, ни мертв, и Гилберту стало жаль его. Попал в переплет, хотя вообще не при чем.
Игорь-младший вернулся через две минуты, неся запечатанный бумажный пакет. Штаны он не переменил – не рискнул задерживаться и гневать и без того разъяренного гостя. Гилберт взвесил пакет на ладонях и произнес:
– Всего плохого, Игорь. Кладбище я видел, когда подлетал.
У Хольцев был фамильный склеп на главной кладбищенской аллее. Гилберт несколько минут постоял, разглядывая семейный герб: медведь на задних лапах с драконьим когтем над головой – старинный знак того, что когда-то драконы очень отличили эту семью. «И продолжали это делать», - подумал Гилберт. Он задумался о том, что собирается совершить, в общем-то, гнусную вещь – впрочем, все драконы одобрили бы ее безоговорочно.
Если человек был настолько глуп, что семь лет измывался над женщиной из драконьей семьи, то надо преподать урок остальным, раз уж он успел сдохнуть и сгнить.
Потом Гилберт частично изменился, чувствуя, как в глотке дрожит пламя, умоляя выпустить его – а потом дохнул. Тяжелая ревущая струя огня ударила в двери склепа и смела и их, и все, что содержалось за ними. На какой-то миг пламя поднялось до небес, но вскоре смирилось и улеглось.
Склеп догорал. Гилберт кивнул и побрел к выходу с кладбища, чувствуя тяжелое удовлетворение, как после долгой и трудной работы.
У ворот его вдруг схватили за штанину. Гилберт посмотрел вниз и увидел девочку лет пяти. Самый обычный человеческий ребенок, который, впрочем, живет в невероятной нищете – чумазое личико, растянутая кофта, сандалии, подвязанные веревочками, и застиранное платье.
– Дядя, - с искренним, живым любопытством спросила девочка. – А ты длакон, да?
Гилберт улыбнулся.
– Да, - ответил он. – Я дракон.
Девочка покосилась туда, где догорал склеп Хольцев, и поинтересовалась:
– А ты зачем там огнем дышал?
Гилберт подумал и решил ответить так, как сказал бы взрослому.
–
Впрочем, нет. Никто из драконов не понял бы его. Джемма была лишь драконьей долей, она не имела никакого отношения к семье.
– Дядя, - девочка вдруг стала очень серьезной, а в глазах появилось какое-то усталое взрослое выражение. – Я не из длаконьей семьи. Но ты мне поможешь?
Гилберта кольнуло жалостью – настолько остро, что в груди заныло. Он присел на корточки рядом с девочкой, так, чтобы смотреть ей в лицо, и спросил:
– Что я могу для тебя сделать?
***
Они встретились в восемь вечера. Когда машина остановилась, и шофер проворно открыл пассажирскую дверь, то Гилберт увидел, что за этот день Джемма стала совсем другой. В ней пульсировала сила и энергия, в ней был огонь – куда там драконьему. По дорожке шла женщина, которая готова сражаться и побеждать.
Гилберт и представить не мог, что Джемма может быть такой.
– Привет, - улыбнулся он, обнял ее, и какое-то время они стояли просто так. Фонарики в листве над их головами казались звездами, сердце Джеммы стучало быстро и взволнованно, и Гилберт думал, что готов стоять так вечно, чувствуя ее тепло в своих руках.
– От тебя пахнет дымом, - негромко сказала Джемма. Гилберт взял ее за руку, и они пошли по траве к небольшому столу под деревьями, где уже был накрыт сытный ужин в крестьянском духе: жареное мясо, много овощей и зелени. Вино, конечно, было не крестьянским.
Он любил это место: тихий парк, в котором можно было отдыхать, не привлекая ненужного внимания. Здесь, на его окраине, выходившей к озерам, мало кто гулял. Гилберт приходил сюда, когда хотел побыть один – он садился за стол для пикника и смотрел, как по озерной глади плывут утки. Однажды даже дохнул пламенем на одну и съел, такое было настроение.
– У меня был трудный день, - признался Гилберт. – Летал в Пинсбург.
Джемма посмотрела на него удивленно и испуганно, так, словно он чем-то обидел ее. Должно быть, решила, что он встречался с Хольцем-младшим, и тот наговорил про нее самого скверного. Они подошли к столу, и Гилберт взял со скамьи запечатанный пакет со своими письмами.
Писем было много, каждый конверт был вскрыт. Старая дрянь Хольц все читал, возможно, даже в компании с сыночком – а потом издевался над Джеммой, которую некому было защитить. Она удивленно посмотрела на пакет, и Гилберт объяснил:
– Это мои письма к тебе. Я ведь писал тебе все эти годы.
Джемма взяла пакет так, как берут ребенка – осторожно, трепетно, боясь уронить. Несколько долгих минут она стояла с письмами в руках, а потом едва слышно сказала:
– Я не знала, Гил.
Гилберт погладил ее по плечу и стал открывать бутылку вина. Джемма села за стол так, чтобы видеть озеро, в котором плавали желтые пятна света фонарей. Пакет она положила рядом с собой.
– Еще я убедительно поговорил с твоим пасынком, - продолжал Гилберт, жалея, что эту историю нельзя рассказать в клубе. – Он вернет все твои деньги, проверь счета.