Драконья луна
Шрифт:
Генри тем временем слоняется неподалеку, заходит то в одну камеру, то в другую. От скрипа железных дверей, от этого, слишком хорошо знакомого мне визга, клацанья и скрежета мои зубы сжимаются.
Но я сдерживаюсь и не делаю мальчику никаких замечаний. Он и знать не знает о тех несчастных, которые томились в этих камерах, и об их печальном конце. И разумеется, он не знает о тех двоих, что пытались провести меня, и о том, как я близок был к смерти.
Генри тоже заходит в кладовую. Его очень забавляют белые облачка
– Зачем ты это делаешь? – спрашивает он.
– Надо,- отвечаю я, намереваясь ограничиться таким ответом.
Генри смотрит на меня, сердито насупившись:
– Папа, так нечестно! Ты всегда так говоришь. Как же я смогу все узнать, если ты мне не расскажешь?
Я не в силах сдержать улыбку. Мальчик прав. Этот вопрос не из тех, какими дети попусту одолевают своих родителей, вроде «почему облака плывут?» или «что у собак внутри?».
Или вот еще, мой любимый вопрос, – «почему я всегда должен делать то, что ты говоришь?».
– Генри, мы собираемся на Ямайку надолго, и мне надо быть уверенным, что здесь все остается в полном порядке.
– А зачем нам ехать? Мне тут нравится.
– Там тебе тоже понравится. Мне нужно повидать кое-кого кто живет на Ямайке. Думаю, мы с ней понравимся друг другу.
– Ты собираешься жениться на ней?
– Возможно.
– И она будет моей новой мамой?
Я тяжело вздыхаю. С Генри всегда так: один вопрос влечет за собой другой и ответ на него тянет за собою новый вопрос.
– Я не знаю, сынок. Это зависит от того, понравимся ли мы с ней друг другу, и от того, понравится ли она тебе.
Пока он не успел задать следующий вопрос, я говорю:
– Пойдем, я покажу тебе кое-что интересное.
Взяв Генри за руку, вывожу его из кладовой.
– Ой, у тебя рука холодная! – ежится Генри.
Мы выходим на галерею. Я подвожу сына к массивной дубовой двери.
– Смотри, – говорю я.
Сделав свою руку тоньше и просунув ее в щель, с той стороны двери я нащупываю защелку, освобождая тем самым обитые железом перекрещенные балки. Отодвинув ее, тут же слышу громкий щелчок.
Пока я вынимаю руку и позволяю ей обрести свой прежний вид, перекрещенные балки под действием противовесов расходятся в стороны. Распахиваю дверь. Спертый воздух, насыщенный запахами масла и пороха, просачивается в коридор. Генри морщит нос и отступает на шаг.
Подавив смешок, я говорю:
– Все нормально, сынок. Это одна из оружейных твоего деда. Здесь есть очень старые вещи.
Мальчику ни к чему знать, что со дня смерти Элизабет мне ни разу не приходилось переступать порога оружейных, устроенных отцом в четырех угловых комнатах этого дома.
Хорошо зная, сколько здесь пороха, приходится сожалеть, что природная лень помешала мне провести электричество
– Все в порядке, Генри, можно заходить.
С круглыми от восхищения глазами мальчик разглядывает старинную пушку, стоящую посередине комнаты, кремневые пистолеты, мушкеты, ружья на полках, свинцовые канистры с порохом, мешки с патронами, горки пушечных ядер.
– Ого! – вырывается у него.
Я киваю и похлопываю пушку по стволу. Когда-то их здесь было две, как и в других оружейных. Но вторая пушка лежит теперь на дне морском, проржавевшая и покрытая улитками и кораллами. Надеюсь, она неуклонно разрушается и придет день, когда от нее не останется и следа.
Вижу в глазах сына живейшее любопытство. Не успевает он произнести очередное «почему», как я говорю:
– Твой дедушка привез все это на остров очень давно. Ты ведь знаешь, Генри, что мы, Люди Крови, можем жить очень долго.
Мальчик кивает. Моя память подсказывает, каким ветхим сварливым существом стал мой отец под старость. Жизнь так несправедлива!
– Некоторые из нас, как твой дедушка, живут столетиями.
– А тебе сколько лет, папа?
Мне требуется несколько секунд, чтобы подсчитать. В конце концов, для того, кто способен принимать любое обличье и управлять своим организмом так хорошо, как это умею я, хронологический возраст не имеет значения. Окружающие видят во мне тридцатилетнего. Какое имеет значение, что на самом деле мне гораздо больше? Среди Людей Крови я считаюсь еще молодым.
– Мне шестьдесят два. Но, Генри, никогда не говори этого никому из людей. Этим ты только собьешь их с толку. Обещай мне.
Он торжественно наклоняет голову, потом показывает мне четыре растопыренных пальца:
– А мне уже четыре.
– Да, – улыбаюсь я. – Твоему дедушке было почти пятьсот, когда он умер. Он дождался, пока я найду себе жену.
– Маму?
Я молча киваю и думаю: мой отец уважал бы меня, если бы мне удалось продержаться так долго.
– Ну так вот, когда-то, очень давно, дон Генри командовал пиратским флотом.
– И меня назвали в его честь?
– Да. Ты знаешь, кто такие пираты?
– Я видел по телевизору. У них большие корабли с парусами, и еще они стреляют из пушек.
Я смеюсь:
– Вот именно, Генри. Вот именно.
Теперь пора приступить к смазке оружия.
Артуро приезжает навестить нас на следующий день. Я разрешаю ему привезти с собой его старшую дочь по имени Клаудиа.
– По-моему, моей дочери пора начинать работать на фирму, – предлагает Артуро.
– Согласно традиции твой старший сын, а не дочь, должен работать на фирму, – напоминаю я.