Дракула против Гитлера
Шрифт:
И даже если нам посчастливится победить нашего противника — что потом? Что нам делать с этим нашим «монстром» после того, как война окончится? Мы что, положим его обратно в ящик, как рождественского ангелочка?
Эти вопросы мучают меня, не выходя из головы, являясь вновь и вновь, словно призраки бедной Люси Вестенра и Квинси Морриса.
Что я наделал?
17 МАЯ 1941 ГОДА.
Когда партизаны попросили меня разведать обстановку вокруг замка Бран и изучить захваченные документы, должен признаться, я почувствовал определенную досаду
Но из-за присутствия вампира в мыслях моих доминировал именно он. Я мысленно пинал себя за то, что не задал этому существу многих интересовавших меня вопросов, когда у меня была такая возможность. Мне хотелось знать как можно больше. Мне нужно было заполнить пробелы между тем, что рассказывал мне мой дед, и этой проклятой Книгой, которая была столь расплывчатой во многих отношениях и вопросах, и довольно часто противоречила той версии событий, которую описывал мне дед.
Люсиль, другая заноза у меня в мозгу, осталась с Дракулой. И я почувствовал определенный магнетизм, возникший между ними, как никогда заметный в тот момент, когда мы вдвоем вошли к ним, когда она его одевала. Нет никаких сомнений в том, что я в тот момент почувствовал — ревность. Но к кому именно я ревновал — я точно сказать не могу. Мне хотелось побыть наедине с каждым из них.
Наша разведка замка потерпела неудачу, так как мы не смогли подойти и на милю к этому старинному дворцу. Все дороги к крепости были перекрыты фашистскими блокпостами и часовыми. Издалека он действительно казался весьма грозным: он возвышался на горном выступе, прямо как те самые знаменитые средневековые крепости, с крутыми стенами и высокими зубцами. Сооружен он из желтого камня, крыши его покрыты красной черепицей, стены его поднимаются вверх, начинаясь от столь же вертикально тянущихся к небу скал, с одним-единственным входом по горной извивающейся дороге, усиленно охраняемой. В свое время он был неприступен, но с появлением современных средств воздушных бомбардировок этот замок становился лишь еще одной целью с воздуха. Я сделал ряд заметок на карте, которой меня снабдила Анка, на случай возможных атак в будущем.
После этого мы отправились в другое место — по виду похожее на заброшенный коровник с загонами, расположенный вдоль железнодорожных путей. Внутри этого вонючего громоздкого и неуклюжего сооружения мне вручили документы связного мотоциклиста, их дал мне дожидавшийся нас там Павел. Я заметил в одном из стойл изрешеченный пулями мотоцикл, а также румынскую военную форму, разложенную сушиться на ржавой тележке. В гимнастерке видны были дыры, и я очень сомневаюсь, что из-за моли. Это все, что осталось от несчастного мотоциклиста, полагаю.
Документы касались недавнего сокращения сроков подготовки новобранцев в румынской армии и острой нехватки солдат, которые умели бы читать, писать и, желательно, выполнять хотя бы минимальные арифметические подсчеты, необходимые для материально-технического обеспечения военного снабжения. В них высказывались предложения начать набор обучающего персонала по этим предметам и организовать курсы военных машинисток. Также там прилагался список повышений, рядовых и офицеров, а также ряд заявок на транспорт и запчасти. Я по достоинству, должным образом, оценил их и похвалил Анку за захват этих документов и сказал ей, что необходимо отправить весь их пакет в Лондон, так как эксперты там наверняка смогут выжать все необходимые сведения из этих фрагментов.
Павел же тем временем подвел Ренфилда
Ренфилд пришел в восторг, буквально влюбившись с первого взгляда в три коробки немецких полевых фугасов, в основном противотанковых и противопехотных.
У сержанта, казалось, даже слегка закружилась голова от счастья при виде их, и он тут же, у нас на глазах, разобрал одну из них. Он курил сигарету, которую у кого-то выклянчил, и, пока разбирал мину, пепел постоянно падал на вскрытую взрывчатку. Мы все с ужасом за этим следили, ожидая в любой момент, что хабарик выпадет у него с губ и отправит нас всех на тот свет к праотцам, однако он обращался с миной настолько умело и уверенно, как часовщик, что наши страхи оказались напрасны.
Наконец, нам удалось оторвать Ренфилда от его любимого занятия, после чего нас отвели в подвал одной из брашовских хлебопекарен, где нас ожидала груда мешков с мукой, на которых мы смогли отдохнуть. Неожиданно для себя, если учесть мою обеспокоенность вопросом Люсиль и Дракулы, я тут же заснул. Но сны мои оказались какой-то фантасмагорией из бесконечных вампиров, крови, кладбищ и могил, в которых я оказывался под хищными клыками и когтями стаи волков, причем один из них превратился в обнаженную Люси и продолжил меня пожирать.
Вздрогнув, я проснулся от грохота пулемета, выйдя из этого безумного кошмара, но когда ко мне вернулись чувства, и я вновь оказался в реальном мире, я понял, что звук этот был грохотом гигантского тестомеса в пекарне у меня над головой.
Я взглянул на светящийся циферблат своих часов. Оказалось, что натикало лишь несколько минут после трех часов ночи. Грохот и лязг, приглушенные голоса пекарей, работавших наверху, не давали мне заснуть в течение всего лишь нескольких коротких минут, после чего я снова погрузился в сон, теперь уже более спокойный, в сладком запахе дрожжей и успокаивающем благоухании выпекаемого хлеба, мягко обволакивавших меня в объятия Морфея, словно в объятиях мамы.
Спустя пару часов я был разбужен несколькими ударами по ноге. Это были Павел и Фаркаш. Они отвели нас наверх, где мне дозволили воспользоваться туалетом, а также наскоро и плохо умыться. Затем, после того, как нам выдали по горячему пирожку-хворосту с чашкой крепкого кофе, нас отвезли обратно к Ван Хельсингам.
После довольно многих уже и не очень достойных любовных похождений Люсиль Ван Хельсинг довольно быстро усвоила, что сожалеть о них ни в коем случае нельзя.
Нужно признать этот свой промах, эти сиюминутные слабости и устремиться вперед, с головой погрузившись в быстротечную жизнь.
Интрижка с англичанином являлась одним из таких ее ляпов. Она могла простить ее себе; сказать себе, что это было связано с утратой ею Яноша. Что этот роман был спровоцирован афродизиаком войны. Они с Яношем смирились с мыслью, что смерть является лишь очередным, текущим заданием, становящимся уже обыденным.
И поэтому они старались жить настоящим и посылать к черту будущее. Они с головой окунулись в страсть, подпитывавшуюся ощущениями людей, едва сумевшими избегнуть гибели, и императивом того, что завтрашнего дня для них может вообще уже не быть.