Дракула против Гитлера
Шрифт:
Ведь мы же идеально подходим друг другу.
Какими бы уставшими ни были диверсанты, остаточные явления от возбуждения после спасения от гибели делали утро после каждой акции периодом бессонницы, так как партизаны настолько переполнены этой остаточной энергией, что все равно не в состоянии уснуть.
Что касается Люсиль и Харкера, то они, если и не сблизились вновь, то, по крайней мере, достигли эмоционального равновесия. Его вожделения удалось обуздать, сдерживая его на некотором расстоянии, и из сострадания она пошла на ответные
По дороге к следующему убежищу отряда Харкер улучил момент, когда они заправлялись, и отвел ее в сторону. Он был в пылу страсти и сказал ей, что, как ему показалось, Люсиль никогда не была так прекрасна, как тогда, когда ее волосы были безумно перепутаны, лицо испачкано пятнами пороха, а глаза горели яростным гневом, и она поливала врага градом пуль из своего длинноствольного Люгера. Она могла ответить ему лишь вздохом, и он до конца поездки больше уже ничего не говорил.
Следующей ночью, когда он строчил что-то в своем проклятом дневнике этими своими куриными иероглифами, которые называл стенографией, Люсиль услышала, как он сказал вслух (как он это обычно делал, когда что-то записывал в дневник): «Она истинная девушка и только усиливается, меняясь в лучшую сторону, под давлением трудностей, способных уничтожить натуру более слабую».
Тем не менее, он соблюдал границы, установленные Люсиль, относительно избежания физических контактов. Когда они прибыли в это новое свое убежище, Харкер попытался поздравить ее с успехом на аэродроме, слегка ее обняв: «Молодец! Ах, честно скажу, это было великолепно», заявил он.
Люсиль тут же отстранилась, и англичанин, почувствовав себя неловко, виновато взглянул на нее, и из-за этого его щенячьего взгляда Люсиль испытала укол вины. И разозлилась на себя, даже больше, чем на Харкера.
Она думала, что их отношения, наконец, обрели оптимальный рабочий характер, удовлетворявший их обоих и свободный от каких-либо эмоциональных проблем. Они были уже взрослыми людьми и должны были жить и поступать как взрослые. Она думала, что этот вопрос был решен раз и навсегда. Но англичанин был тупым и непонятливым щенком.
В общем и целом, они, вшестером, составляли теперь единую грозную команду и создавали немало трудностей противнику, что доставляло всем радость. Единственной тенью, нависавшей над их борьбой, были сообщения для Харкера, прикреплявшиеся к грузам, сбрасывавшимся с воздуха. На другом конце связи сидел приятель англичанина, который отправлял ему записки (зашифрованные, конечно). Сообщения с родины, в основном касавшиеся немецких бомбардировок родной страны, и иногда в них упоминались общие знакомые, погибшие при бомбежках или в “настоящих сражениях”.
Несмотря на это взаимное мирное соглашение, Харкер все же умудрялся находить новые поводы ее раздражать. Его лекции о войне она, наконец, однажды прекратила тем, что спросила его, скольких человек он убил лично, лицом к лицу. Его ответом было лишь хмурое молчание.
Последними факторами раздражения были его постоянные расспросы об отце. Один за другим шли вопросы, касавшиеся «профессора», и ей становилось ясно, что все внимание англичанина было приковано ко временам и событиям, описанным в этом проклятом романе.
Его любопытство вторило ей самой, но она давала ему лишь скудную информацию и отказывалась отвечать на большинство его вопросов. Несмотря
В первую ночь после акции на аэродроме, его приставания стали слишком сильными, и она сбежала на крышу их нынешнего дома, где они скрывались. Они укрылись на верхнем этаже административного здания в центре города. Это была бывшая резиденция и штаб-квартира «короля орехового дерева» Румынии, венгра по имени Ференц Дежё Блашко. Это принадлежавшее ему здание было вторым по высоте в городе, ровно на шесть дюймов ниже шпиля католической церкви в двух кварталах отсюда. Такое архитектурное исключение из правил было согласовано с местной епархией.
Под его бывшими апартаментами находились шесть этажей офисов предприятия ореховой мебели. Блашко, активный и громкий антифашист, видя надвигающуюся катастрофу, продал все и сбежал за границу, выбрав местом своего обитания — кто бы мог подумать! — город Гранд-Рапидс в Мичигане.
Местные партизаны предложили им его бывшие апартаменты в качестве временного убежища. Они были богато оформлены ореховым деревом: паркет, панели от пола до потолка, декоративные потолки, и, да, вся мебель была ручной работы из резного дерева — орехового!
По сравнению с другими их конспиративными укрытиями, это убежище было довольно шикарным, лучше, чем многие из их предыдущих мест пребывания.
Люсиль поругалась с Харкером, сказав ему, чтобы он обращался за ответами на свои вопросу к ее отцу, и бога ради оставил ее в покое. Он отстал и занялся тем, что начал передавать свои ночные радиосообщения. Каждую ночь он отправлял рапорты своим руководителям из разведки SOE: о военных приготовлениях на местном уровне, о передвижениях войск, их вооружении, информацию, собранную другими ячейками Сопротивления, а также почерпнутую из собственных наблюдений.
На этот раз он передавал то, что они обнаружили в штабе люфтваффе. Так что он был пока что довольно занят, предоставив Люсиль самой себе. Она собиралась расспросить кое о чем Князя, который устроился в библиотеке Блашко и набирал себе очередную стопку книг, чтобы развлечь ими себя. Она понаблюдала за тем, как он просматривает полки, перебирая книги, и увидела радость в его глазах. Она решила его не беспокоить и вернулась к остальным.
Но тут братцы Марксы затеяли громкий спор о том, вступят ли в войну американцы. Отчаянно желая тишины и покоя, она поднялась по лестнице на крышу.
Там уже находился Ренфилд, отказавшийся от апартаментов, потому что все это темное дерево не давало ему покоя. Он постелил себе под звездами, и Люсиль позавидовала ему. Ночь была нежной и мягкой, в воздухе уже чувствовалось шепчущее дыхание лета. Лишь несколько маленьких облачков плыли по ясному и чистому в прочем звездному небу.
На кухне Люсиль обнаружила изящную белую фарфоровую чашку и заварила себе чай в чайнике. Она взяла его с чашкой с собой на крышу. Она предложила Ренфилду принести чашку чая и ему, но он уже был в некоммуникабельном состоянии отключенного сознания. Отойдя от него и подыскав себе удобное место в уголке на крыше, она налила себе чашку и выпила ее одним быстрым глотком. Чай был горячим, но она справилась.