Драматическая миссия. Повесть о Тиборе Самуэли
Шрифт:
Но Винерман оставался невозмутимым.
— Я тебе тысячу раз говорил, жизнь моя начнется дома!
Ефрейтор, плюнув с досады, обратился к Тибору:
— Капрал, поговори с ним! Попытай удачи!
Самуэли усмехнулся.
— А что ж, — сказал он, — наш гусар правильно рассуждает: пусть другие таскают для меня из огня каштаны.
— Что? Что ты сказал?! — изумленно вскинул брови ефрейтор.
Винерман смутился.
— Нет, зачем же, я не так рассуждаю, брат… — виновато сказал он. — Вон как ты повернул… Да, задал задачу…
Однажды Тибор, дежуривший
Но хлеб всегда хлеб. Даже окопный, твердый, как камень, или рассыпающийся крошками. И лагерный — прилипающий к зубам, напоминающий вкусом саман, — все равно хлеб наш насущный! Прошли давно времена, когда от одного вида такого хлеба тошнило. Теперь, прежде чем разделить этот хлеб, пленные осеняли его крестным знамением, как когда-то теплый, домашний.
Дежурные расстилали одеяла, каптенармус клал на них хлеб — каждому дежурному на двадцать человек. Тибор видел мелькавшую седую голову каптенармуса. У него что-то не ладилось с раздачей, он суетился, перебегал с места на место, придирался к дежурным. Всем осточертело ждать, в очереди то п дело вспыхивала перебранка. Вдруг раздался оглушительный треск. Видимо, кто-то сильно навалился на полки — они накренились, буханки градом посыпались на старика. Смешно размахивая руками, он упал, а над ним выросла гора из хлеба. Это произошло так неожиданно, что все расхохотались. Тибор вместе с другими кинулся выручать старика. Разгребая буханки и помогая каптенармусу подняться, Тибор с изумлением воскликнул:
— Ба!.. Да это господин учитель!
Старик поднялся с тяжким стоном.
— Что натворили, бездельники! — заголосил он и, потом в упор посмотрев на Тибора, спросил: — Это ты, соратник, назвал меня господином учителем? — он старательно потер лоб. — Что-то не припомню!.. — И снова набросился на солдат: — Чему смеетесь, окаянные?! — Затем опять уставился на Тибора: — Уж не из Ниредьхазы ли ты? Может, я и впрямь учил тебя? А-а-а… — старик стукнул себя по лбу. — Самуэли, детка! — Он крепко обнял Тибора.
Реже Циммерман — так звали бывшего учителя, — раздав хлеб, пришел к Тибору в барак, сел рядом с ним на разбросанную по полу солому и стал тихо и долго жаловаться.
— И за что нам такое наказание господне? Вот мы с вами знаем латынь, а ладони у нас horribile dictu [11] , как у последних батраков… Ты думаешь, у меня только и дел, что хлеб раздавать? Все, кому не лень, помыкают мною! За день присесть но дадут. И дрова коли, и котел топи… А другой такой же капрал-волонтер сидит целые дни в канцелярии и грязь из-под ногтей выковыривает. Нашли дровокола! Или учитель только на то и годен?
11
даже страшно сказать (лат.).
Тибор с любопытством разглядывал маленького жалкого старичка. Землистое лицо в густой сетке морщин, волосы седые, редкие, потухший взгляд сломанного
И именно ему Тибор обязан первым знакомством с несправедливостью в этом мире.
Циммерман, этот Люцифер, был злой учитель. Ученики считали его своим врагом и мучителем. И недаром… Сын батрака из Палоцского края, ценой унижений добился он преподавательской кафедры, озлобился, ожесточился. Учеников своих ненавидел, но они были слабее его, значит, можно было срывать зло за вытянутые на коленках и лоснящиеся брюки, за мизерное жалованье, на которое его семья влачила полуголодное существование, за всю свою неудавшуюся жизнь.
Циммерман был классным наставником Тибора.
С первой минуты он возненавидел мальчика за то, что тот никогда не боялся смотреть ему прямо в глаза. «Гордец, самоуверенный хвастун!» — мысленно окрестил он Тибора. Проницательный взгляд казался ему подозрительно испытующим. Циммерман по всякому поводу придирался к Тибору, старался уязвить.
Но мальчик смело отвечал на его нападки, не прощал обид, заступался за товарищей. На стороне Тибора была правда, на стороне Циммермана — власть.
Классный наставник мог сказать отцу Тибора одну фразу: «В будущем году ваш сын не перешагнет порога нашей школы», — и ему бы пришлось искать другую…
И как странно сейчас выглядела ветхозаветная фигура учителя. Его ужимки, манера держаться, нараспев произносить слова: «я-а», «чурба-ан», «горде-ец», «учи-итель», — все было жалким, глупым, ненужным.
Тибору стало жаль его. А учитель продолжал:
— Простим друг друга, сын мой, и господь простит нас. Поневоле делим мы участь подонков рода человеческого. Но я-а объявляю войну их невежеству, их дикости. Я стараюсь оружием культуры смягчить очерствевшие сердца.
Он рассказал Тибору, что является одним из «устроителей» театральных представлений. Среди пленных офицеров нашлось несколько любителей-актеров. Есть у них и свой музыкант, некто Арпад Лейриц, капитан генштаба. На музыкальных вечерах он исполняет произведения классиков. А когда они поставили оперетту Легара, он играл на пианино и с успехом заменил целый оркестр.
— Мы принесли сюда, в сердце Евразии, культуру, — хвастливо говорил учитель. — На весь Урал гремит наша слава. Русский начальник лагеря — поклонник наших представлений. Стоит при нем произнести слово «театр», как он тает, хоть бери и на хлеб мажь. Ни разу ни в чем не отказывал.
Циммерман заявил, что пользуется правом свободного входа на территорию офицерского лагеря.
— Офицеры меня очень ценят. Я частенько бываю там — репетируем новую пьесу. Возглавляет постановку капитан Лейриц. Правда, в последнее время он прихворнул немного, но даже лежа в постели, интересуется спектаклем. Ты, верно, помнишь музыкальную комедию Рауля Мадера по пьесе Гергея Чики «Бабушка». Вот мы и воспроизводим по памяти слова и музыку…
— По памяти, господин учитель?! — удивился Тибор.