Драматургия в трех томах. Том третий. Комедии

Розовский Марк Григорьевич

ГУРЬЯНОВ. Погоди! Сейчас вместе еще раз с Кубаревым поговорим! (Выйдя к бортику.) Кубарев! Сюда!

Снова влетает в раздевалку хоккеист Кубарев, снова в коньках по ковру.

КУБАРЕВ. Ну, чего?

ШАРОВСКИЙ. Присядьте.

Кубарев стоит, тяжело дыша.

ГУРЬЯНОВ. Присядь, Саша. Сказано, присядь – значит, присядь.

Кубарев падает в кресло.

ШАРОВСКИЙ. Послушайте,

Кубарев, зря вы так тут упорствуете… Хотите, чтобы я вас к чертовой матери… то есть в Москву отправил? Я это сделаю! Ни на что не посмотрю, отправлю сегодня же, сейчас же!

ГУРЬЯНОВ. Матч отыграешь, Саша, и сегодня же, вечерним рейсом…

ШАРОВСКИЙ. Подожди, Николай Михайлович, сейчас я с ним разговариваю!

ГУРЬЯНОВ. Да нет, нет… Я просто ему ситуацию объясняю!

ШАРОВСКИЙ. Неправильно объясняешь. Я ему сейчас все объясню. И он поймет. Он у меня все поймет!

КУБАРЕВ. Ну что, что еще?

ШАРОВСКИЙ. Матч он не отыграет. Потому что сегодня же будет отчислен из команды и отправлен в Москву. Сегодня, вот сейчас мы проведем общее собрание команды, обсудим твое поведение в коллективе, и по-комсомольски…

КУБАРЕВ. Я не комсомолец…

Пауза. Шаровский вопросительно смотрит сначала на Женечку, потом на Гурьянова, потом опять на Женечку.

ЖЕНЕЧКА. Да, да, Анатолий Борисович. Мы Кубарева должны по приезде в Москву как раз принять в комсомол.

ШАРОВСКИЙ. Почему?

ЖЕНЕЧКА. По итогам нашей поездки. Так запланировано. Так по плану у нас.

ШАРОВСКИЙ. Почему, я спрашиваю, он до сих пор не комсомолец?

ЖЕНЕЧКА. Саша, объясни Анатолию Борисовичу…

КУБАРЕВ. Потому что я верующий.

ШАРОВСКИЙ. В кого?

КУБАРЕВ. В бога, в кого еще?

ШАРОВСКИЙ. И кто твой бог?

КУБАРЕВ. Мой тренер Гурьянов Николай Михайлович. Как хоккеист я больше никому не верю. И вам в том числе.

ШАРОВСКИЙ. Правильно говорят: было у отца три сына – два умных, третий хоккеист.

КУБАРЕВ. У нас в стране свобода совести. В Конституции записано.

ШАРОВСКИЙ. Ишь ты, грамотный какой. А если грамотный, почему все же не в комсомоле?

КУБАРЕВ. А я сразу в партию хочу! А что, нельзя? Меня вот из второй лиги сразу в высшую взяли – это можно? А в комсомол… Да как-то не вступил… Времени не было вступить…

ШАРОВСКИЙ. Времени? А на что же ты, голубчик, тратил все свое время?

КУБАРЕВ. Я? В хоккей играл!

ГУРЬЯНОВ. Эт-то точно! Кубарев всю свою сознательную, а также несознательную жизнь играл исключительно в хоккей.

ШАРОВСКИЙ. Ну вот и доигрался… Боюсь, теперь все ваши планы будут нарушены. Боюсь, с большим хоккеем вам, Кубарев, придется расстаться!

КУБАРЕВ. Это почему?

ШАРОВСКИЙ. Потому что вы не подчиняетесь

нашим распоряжениям. Потому, что вы забыли, кто вы и где вы. Вы забыли, что вы тут не просто палками по кружкам лупите, а являетесь… Вы знаете, кем вы тут являетесь? Вы являетесь представителями нашего советского спорта! И если вы действительно некомсомолец и верующий, в чем я очень и очень сомневаюсь, то… то…

КУБАРЕВ (рывком снимает с себя крестик, бросает его на пол). Да вот вам! Чего вам надо? Вот!

ГУРЬЯНОВ (торжествующе). Ладно, Саша, успокойся! Ты должен сохранять спокойствие перед игрой. Понятно я говорю? (Всем.) Спокойствие необходимо Кубареву перед игрой. Он себя сегодня еще покажет! Проявит свой характерец. Тот самый, который тут нам демонстрировал! На льду проявит! В борьбе! Это будет лучший матч Кубарева! (Кубареву.) Лучший! А не покажешь, не проявишь… пеняй на себя! Я тебя сделал, я тебе еще кое-что… сделаю в твоей спортивной биографии! А сейчас – спокойствие! Дайте ему сосредоточиться на игре! Не думай ни о чем, Саша! Только о предстоящей игре думай! Посиди, отдохни, все уходят… Все уходят, я сказал! А ты посиди, отдохни…

ЖЕНЕЧКА. Анатолий Борисович, я надеюсь, вы…

ШАРОВСКИЙ. Ладно, Женечка, я сейчас пойду в Москву звонить – докладывать, что все в порядке… (Уходит.)

ЖЕНЕЧКА (ему вслед). Но вы, я надеюсь, так не считаете, как вы… э-э-э… (Уходит за ним.)

ГУРЬЯНОВ. Ну вот мы одни… Теперь скажи по-честному, почему ты сразу не сделал то, о чем тебя просили, почему не меня, а Шаровского послушался? Почему не захотел пойти навстречу? Я же тебя просил, ты же мог…

КУБАРЕВ. Не мог.

ГУРЬЯНОВ. Опять свое… Я не пойму, ты мужик или не мужик?

КУБАРЕВ. Не знаю…

ГУРЬЯНОВ. Не раскисать! Как можно перед игрой так раскисать?

КУБАРЕВ. Да я не раскисаю.

ГУРЬЯНОВ. Я ж вижу.

КУБАРЕВ. Да не видите вы ничего.

ГУРЬЯНОВ. Обижаешь, Саша. Я все про тебя знаю…

КУБАРЕВ. Не знаете.

ГУРЬЯНОВ. Так скажи, объясни. Я ж тебя именно об этом и прошу.

Пауза.

КУБАРЕВ. Это моей бабки крестик. (Поднимает крестик с пола.) Она больная, помирает сейчас. А я сюда поехал… Бабка мне дороже матери, воспитывала меня всю жизнь, кормила-поила и на все игры провожала… Сколько себя помню, столько баба Тася за мной ходит… А тут слегла и помирать стала. А мне в Америку ехать. Я прямо не знал, чего делать. А она: «Езжай, Саня, езжай, езжай… ты там нужнее!» – и сняла с себя крестик, надела мне на шею и говорит: «Носи его, Саня, и не снимай. Тогда буду жить и ждать тебя. А как снимешь, учти, сразу жить перестану, так и знай». Вот…

Конец ознакомительного фрагмента.