Дремучий случай

Солодкова Татьяна

— Значит, зоветесь теперь бандой Сазана? — спокойно поинтересовался я.

— Выходит, так, — его улыбочка полоснула меня, как нож. Все смотрели на меня и, видимо, мысленно прощались. Дремучий случай, какой прекрасный день!

'Какой прекрасный день! Какой прекрасный пень! И песенка моя…' — запел в голове мышонок из старого советского мультфильма.

Не видя для себя никакой альтернативы, я без замаха ударил Сазана по квадратной челюсти.

И понеслось.

Вы когда-нибудь дрались с восьмерыми, трое из которых по комплекции

в два раза больше вас? Нет? И не пробуйте. Точно помню, что разбил Сазану нос… За себя мне стыдиться нечего, я хорошо дрался, я бы смог уложить двоих, даже троих, но не восьмерых, я же не Супермен…

Помню хруст ломаемых ребер. Моих и чужих.

Помню как упал на мокрую землю… Помню удары тяжелых ботинок по почкам… Помню чей-то голос (но не помню чей): 'Кончай его, Ига, ты в этом лучший'.

А ведь Иге я верил больше остальных, я был в нем уверен. 'Пацаны против меня не пойдут', - так, кажется, я думал всего лишь какой-то час назад. Теперь я понял, что ошибался, понял, задыхаясь на земле и захлебываясь собственной кровью. Умные учатся на чужих ошибках, дураки — на своих. Я был дураком. И теперь мне представился последний шанс в этом убедиться в очередной раз.

— Кончай его, Ига! — на этот раз я разобрал голос Мохова. Парень смелел прямо на глазах…

Ига подошел ближе и склонился надо мной, в его руках сверкнуло лезвие. 'И ты, Брут', - пришло мне на ум, но, закашлявшись кровью, я не смог это произнести, да никто из этих ребят, кроме Моха, и не знал, ни кто такой Брут, ни кто такой Цезарь.

— Ты предал друзей, Змей, — прошептал Ига мне на ухо.

В голове было пусто, небо кружилось. На одной силе воли я удержал ускользающее сознание, сплюнул и прохрипел:

— Не… друзей… — за что получил новый пинок ботинком и резкий удар ножом под ребра.

Как бы издалека донесся голос:

— Пошли, пацаны. Готово.

'Готово… — медленно проплыло в голове. — Быстро…'

Они ушли. А я остался. Лежал на земле навзничь, истекая кровью, а с неба лил долгожданный дождь.

В глазах потемнело.

Умереть в шестнадцать лет… Дремучий случай…

Это было последним, о чем я еще подумал ясно. Потом стало темнеть и все перепуталось. Надо мной пронеслось что-то белое. 'Мама?' Мне показалось, что это она пришла за мной, но нет, это была незнакомая мне женщина, потом она исчезла, а я отключился.

2 глава

13 сентября

Если ты говоришь, что никому не веришь, что это значит? То, что ты не веришь ни одному из живущих на земле, верно? Если так, то как насчет мертвых?..

— Пей, — прорвалось в мое сознание, словно издалека, и чья-то грубая рука влила мне в рот что-то теплое и терпкое на вкус, видимо, какой-то травяной настой, но точно не алкоголь. — Пей, — приказ повторился, и я попытался еще раз сглотнуть противную субстанцию. — Вот и молодец, — раздалось в ответ.

Все тело ломило, вместо нормального

дыхания получался какой-то хрип, и каждый вздох отдавался болью.

Где я? Что со мной?..

Ах да…

Я вспомнил, как меня убивали на кладбище. Вспомнил лицо Иги, перекошенное от злобы и сожаления. Злобы и сожаления… Боже, какое нелепое сочетание! Я застонал.

Выходит, меня не убили? Или все-таки? Нет, в раю мне не место, а в аду, для меня нашлось бы что-нибудь, похуже, травяной настойки. Значит, я все-таки живой.

Мне не хотелось жить.

Боль была везде. В каждом вздохе, в каждой мысли.

Умереть… Это желание было особенно острым.

Умереть, чтобы не чувствовать…

Умереть…

Но боль не уходила, а я не умирал.

Нужно открыть глаза. Эта мысль пришла более четкой, чем предыдущие.

Нужно открыть глаза.

Это далось не так легко, но все же я сумел разлепить веки — надо мной был потолок из черных промасленных шпал, на нем — лампочка ватт на шестьдесят без плафона.

— Очнулся, наконец, — сказал кто-то хриплым голосом.

Мне стоило бы вскочить и разобраться с незнакомцем, кто он, что ему от меня надо и что я здесь делаю, но сил не было совершенно.

'Поверни голову', - дал я себе команду.

Не получалось.

Пришлось повторить себе это еще несколько раз, наконец, мне все же удалось повернуть голову в сторону говорящего.

Возле койки, на которой я лежал, на трехногом табурете сидел старик. Лицо черное от загара и давно небритое, спина сгорбленная, одет в черную засаленную куртку, которая с первого взгляда показалась мне телогрейкой советских времен, а в довершение образа — новые красные кроссовки с зелеными кислотными шнурками. У меня аж в голове прояснилось от подобного зрелища. И где только дед раздобыл такую пакость?

— Шузы не в масть, — пробормотал я, еле ворочая языком, не сводя глаз с чудовищной обуви.

— Ишь ты, — хмыкнул старик, — подобрал я себе директора модного дома.

Я попробовал усмехнуться, но не смог. Попытка отозвалась острой болью во всем теле, и всепоглощающая тьма снова сомкнулась над моей головой.

Следующее пробуждение было не менее болезненным, но более осмысленным.

Странный старик все еще сидел возле меня.

— Кто… ты? — выдавил я из себя. Почувствовал, как трескаются губы.

— Попей, — старик вскочил с необычной для его возраста прытью и поднес к моим губам кружку все с той же отвратительной травяной настойкой.

Протестовать сил не было, и я послушно пил.

— Как себя чувствуешь? — спросил он.

Я не ответил…

— Кто ты? — повторил я, мне хотелось узнать, что это за тип, и куда меня по его воле занесло. Что ж, по крайней мере, я не в могиле. Хоть один положительный момент.

— Меня зовут Федор Прохорович, — представился дед до того, как я успел что-либо спросить. — Я охранник кладбища.