Древесный маг Орловского княжества 6
Шрифт:
— Сама, — выхватила полотенце и быстро вытерлась.
Я же присел рядышком обратно. Отложив полотенце, снова сделалась тихой мышкой и загрустила.
— Люта? — Позвал после неловкой паузы.
— Да, Ярослав? — Ответила на этот раз вполне по–взрослому.
— Ты ведь что–то хотела сказать мне, раз ждала.
— Всё из головы вылетело, когда ты явился, — произнесла вдруг с претензией. — Так хотела повидаться, что забыла о себе. Не умылась, какая растяпа.
— Мы на войне, опрятный вид здесь ни к чему. У меня вот с башки песок до сих пор сыплется.
—
— Ты всегда такая грустная? — Спрашиваю и руку ей подаю раскрытой ладонью.
Смотрит на неё ошалело.
— Возьми меня за руку, и пойдём, прогуляемся, — предлагаю.
— Нас увидят, так неловко, — зашептала.
— А мы в рощу пойдём. Там никто не увидит, даже если обниматься начнём и целоваться, — усмехнулся, решив пойти на лёгкую провокацию.
Понятное дело, что с девочкой каши не сваришь. Пока. Но зато можно вспомнить милые и волнительные моменты из своей непорочной юности. После всего этого мяса, так хочется почувствовать своей чёрной душой что–то светлое и милое. Хотя это не про Люту!
Очень просто манипулировать юным сердцем, зная, что в нём ты. Так и вышло. Люта лишь ненадолго затушевалась. Но ухватила меня за руку очень цепко и уверенно. Я поднялся и легко потянул её за собой. Девочка даже свой боевой посох на лавке так и оставила. Не выпуская её руки, вышел через калитку, вылавливая шокированные взгляды, высовывающихся из–за изб и заборов дружинников. Мне почему–то кажется, что они делали ставки.
Для вас Лютая магичка, к которой лучше не соваться, а для меня Лютик — милое создание. Или я заблуждаюсь, вот и посмотрим.
Поиграть с таким огнём я не прочь. Да даже чтобы отговорить её лезть к Морозовой в будущем. К тому же я — свободный человек, не взявший ещё себе жену и никому собственно не должный. Что мне мешает взять в жёны молоденькую графиню Огарёву? И сбавить накал страстей между тульским владыкой и родом Морозовых, к которому я вскоре буду приобщён. Зачем нам война, если можно сделать всех обязанными тебе и управлять ими понемногу, чтобы преследовать свои интересы.
А они у меня простые. Я хочу, чтобы мой город процветал, чтобы люди в нём жили безопасно и счастливо. Чтобы никто не смел нападать и жечь мои дома. Для безопасности людей, которые в меня верят, я готов подружиться хоть с самим дьяволом.
Да и сильно–то я не превозмогаю, общаясь с Лютой. Девочка приятной наружности мне нравится. Ей всего–то пятнадцать полных лет. Есть все шансы, что из неё вырастит красотка. И сейчас она совсем не дурна собой, вышла не в мамашу. Да и Чернава не воспитывала её, насколько я понял. Скорее она гнобила дочь, оттого малышка и сбежала в гвардию к князю Юрию, чтоб отдалиться от светской гнили. Мне даже не хочется заводить об этом разговор, чтобы не терзать ни её, ни себя.
Прошли вдоль огородов через истоптанное поле ржи и прямо в рощу, правее места, где проводила время Руяна. Жрицу я не вижу, но чувствую. Это не сложно, когда до тебя доносится шелест листы, говорящий о скоплении живности метрах в пятидесяти восточнее.
Не потому, что опасаюсь возможной ревности жрицы. Просто, самому неловко.
Среди деревьев обстановка стала более уютной. По хвату чувствуется, что девочка немного расслабилась. Но стоило остановиться за зарослями у крупного дуба, тут же напряглась, когда я повернулся к ней, чтобы рассмотреть лицо и немного её потискать.
Красная, как варёный рак, Люта встала статуей, когда я полностью заправил её мантию в плащ за спину и открыл обтянутое в мужскую одежду худощавое тельце. Полтора метра с кепкой — такую даже не очень удобно обнимать за талию. В целом, женственной фигурой и не пахнет, но уже проклёвывается торчащая попка, которой можно невинно полюбоваться.
Смотрит исподлобья. И кстати, очень даже обворожительно выходит! Но снова взгляд свой уводит застенчиво. Опускаюсь к ней, локоны пальцем в стороны убираю и целую её робко в лобик. Снова Люта статую изображает, жмурится. В носик целую, в щёчки. Опускаюсь ещё ниже и заключаю в объятия за тонкую талию. В уголок губ целую, чувствуя, как девочка просто тает. От поцелует её пошатывает, она на ногах и не держится!
Жар крематория превращается в огонёк свечи.
Нет… не могу так. Поэтому прекращаю.
Прижимаю её к груди крепко, она подаётся легко, прижимается сама. Чувствую её слабое касание на спине, лапками своими обнимает в ответ несмело.
Слышу её дрожащий выдох.
— Люта, моя милая малышка, — обхватываю её по–хозяйски, чувствуя совсем не похоть. Это братская любовь. Осознанная, мудрая.
Потому что представил, как с сечи на Калининских топях она сидела над моим грязным, изрубленным и вонючим телом, где уродливые воспалённые раны могли только оттолкнуть. Любого. Только родной останется. Искренне родной будет с тобой. А не с той картинкой, которую видят в здоровом и жизнерадостном человеке. Ведь там не было никакой красоты. Лишь смерть и агония.
— Ярослав, я так страшусь за тебя, — шепчет. — Уезжай, не лезь в Разлом.
— Если не полезу, буду корить себя. Ты же знаешь, что я не отступлю.
— Я должна признаться, — дальше говорит с неловкостью.
— Говори, сестрица, я всё пойму, — отвечаю ей и мягко пытаюсь отлепить. Но она лишь сильнее прижимается и обхватывает теперь уже с силой, будто отпускать совсем не хочет.
И почему же я думал прежде, что она будет мне мстить за мать? Она ведь даже ведёт себя так, будто ничего и не было.
— Мил ты мне, — раздаётся едва слышное.
Ну это не новость. Хотя теперь я понимаю, она даже не подозревала, что туляки мне уже всё слили. Вот такое вот у неё признание в любви.
— Ты тоже мне нравишься, — отвечаю ей сразу. — И я очень благодарен за моё спасение.
— Нравлюсь из благодарности? — Спрашивает, отпряв.
Посмотрела с такой болью, что у меня слова в горле застряли.
— Нет, вовсе не из–за этого, — выдавил кое–как. И полез снова целоваться, но она увела в сторону лицо, на котором я сразу и распознал обиду. — Лютик?