Древнерусские учения о пределах царской власти

Вальденберг Владимир Евграфович

В сочинении неизвестного автора, изданном под заглавием «Советы и рассказы византийского боярина» и относимом к XI в., есть несколько параграфов, касающихся политики [167] . В § 12 автор говорит о необходимости покорения царю и о том, что за исполнение этого долга можно ждать милости от Бога [168] . В § 185 автор обращается к своим детям с наставлением никогда не изменять царю [169] . В § 254 в форме исторического примера проводится та мысль, что царь должен заботиться о своем нравственном совершенствовании [170] . Но особенный интерес для характеристики взглядов автора на царскую власть представляют два параграфа – 230 и 251. Последний из них имеет заголовок: «О том, что царь есть устав и образец». Здесь находим мысль, которую мы уже раньше встречали в византийской литературе, – мысль о том, что царь воспитывает подданных не столько своими законами, сколько собственным примером. Если его жизнь хороша, то и они стремятся держаться хорошего, а если дурна и достойна порицания, то и они ведут себя таким же образом. Между добродетелями, которые в виду этого автор советует царю приобрести, значится и справедливость [171] . Отсюда можно было бы заключить, что автор в согласии со своей основной мыслью требует от царя деятельности согласной с законом, потому что в противном случае он не мог бы ожидать исполнения закона со стороны подданных. Но это был бы только вывод, а не собственная мысль автора. Сам он говорит на эту тему в § 330. «Если некоторые говорят, – читаем там, – что царь не подлежит закону, то и я говорю то же самое, но только пусть все, что он ни делает, и что он ни постановляет, он делает хорошо, и тогда мы повинуемся ему» [172] . Итак, царь не подлежит закону — , и автор «Советов» требует от царя только одного: чтобы он поступал хорошо, т. е. заботился о действительном благе подданных. Пределы повиновения царю определяются не согласием его действий с какими-нибудь нормами, а собственным благом тех, к кому обращаются его веления. Автор поясняет это на примерах. «Если он (т. е. царь) скажет: выпей яду, то, конечно, ты не исполнишь этого.

Или если он скажет: войди в море и переправься вплавь на ту сторону, то и этого ты не можешь исполнить». Свои примеры он заключает такой общей мыслью: «Отсюда познай, что царь – человек, и подлежит благочестивым законам». Под благочестивыми законами нужно, по всей вероятности, разуметь законы, которые требуют, чтобы царь заботился о благе своих подданных. Что власть царя рисуется представлению автора как в правовом смысле неограниченная, это видно и из той речи, с которой он обращается в том же параграфе к императору: «Святой господин! Бог возвысил тебя на царский престол и по своей благодати сделал тебя, как это говорится, земным богом-делать и творить, что хочешь: и так, пусть будут поступки твои и деяния твои полны разума и истины, и правда в сердце твоем». Если дальше в этой речи говорится о справедливости царя, то это не может изменить дела: справедливость является здесь как одно из условий благосостояния, к которому должен стремиться царь, а не как обязательная и непереходимая для него граница деятельности.

167

В. Васильевский. Советы и рассказы византийского боярина. Журн. М.Н.П., 1881, июнь – авг. Соображения об авторе см. июнь. С. 248–250.

168

Там же, июнь. С. 254.

169

Там же, июль. С. 148.

170

Там же, авг. С. 347–348.

171

Там же, авг. С. 346.

172

Там же. С. 316.

С каким общим миросозерцанием связывалось у автора «Советов» его представление о царе, или какими жизненными соображениями оно было продиктовано, решить, ввиду отрывочности сочинения и его слабой литературной обработки, довольно трудно. Но приведенные места показывают, что автор, по-видимому, не вполне уяснил себе отношение царя к закону. В этом вопросе заметно у него некоторое колебание, но, в общем, он понимает царскую власть, как власть неограниченную.

От того же века мы имеем сочинение Феофилакта, еп. Болгарского, «О царском воспитании» [173] . По мнению исследователей, источники политических взглядов Феофилакта находятся не в византийской литературе, а в античной. Это видно прежде всего из того, что, по примеру греческих политиков, он не обходится без учения о формах правления, где он, в общем, повторяет классификацию Платона [174] . Он принимает три правильные формы правления – монархию, аристократию и демократию и три извращенные – тиранию, олигократию и охлократию. Различие между правильными и извращенными формами у него выдержано не вполне; но сколько позволяет текст, можно думать, что существенную черту этого различия он склонен был видеть в отношении действий правительства к закону или к справедливости. Так, о монархии он говорит, что ее иначе зовут еще законным правлением; аристократию он определяет, как правление многих правителей, действующих по закону или, иначе, справедливых; об охлократии он выражается, что она представляет собой отрицание закона и всякого порядка [175] . Переходя затем к подробному описанию тирании, он показывает этим, что для него важно провести точную границу между понятием тирана и понятием царя. Однако это описание (гл. 7^{– 10}), очень картинное и поэтическое, мало дает вполне определенных признаков для образования понятия. Наиболее характерными признаками тирана сам Феофилакт считает, по-видимому, следующие два: 1) тиран силой захватывает власть и 2) тиран нарушает права и свободу граждан. По крайней мере, Феофилакт эти именно признаки выдвигает на первый план [176] . Наоборот, когда он переходит к описанию образа действий монарха и хочет подчеркнуть его прямую противоположность тирану, он называет его не просто царем, а справедливым царем [177] . Существенно необходимой чертой такого справедливого царя Феофилакт считает благочестие и требует, чтобы царь действовал во всем согласно с тем, что налагает на человека любовь к Богу [178] .

173

Напечатано: Migne, ser. gr. T. 126. Ст. 253–86.

174

К. Prachter. Antike Quellen des Theophylactos von Bulgarien. Byz. Z., I. C.400–401; речь идет о Политике 291D – 292А и 300А —303В, где деление форм правления на правильные и неправильные основывается на принципе законности. Кроме шести форм, Платон признает здесь еще как наилучшее правление одного, который действует, не стесняясь законами.

175

Ч. II, гл. 6: … ’ , , … , . – Migne. C.269.

176

Гл. 7: , . Гл. 8: , .

177

Гл. n. Migne. Ст. 273.

178

Гл.12.

Оставляя в силе только что сказанное о некоторой неопределенности в характеристике тирана и царя, можно, кажется, на основании приведенных мест из сочинения Феофилакта сделать заключение, что он представляет себе царя как правителя, действующего в границах закона, т. е. законом ограниченного. Видя, если не отличительную, то характерную черту тирана в том, что он противозаконно захватывает власть и является нарушителем существующего порядка, Феофилакт в противоположность ему изображает царя как человека, относящегося с уважением ко всем божеским и человеческим законам. Этот смысл имеет и прилагаемый к царю эпитет «справедливый».

Из писателей XIII в. обращает на себя внимание богослов и философ Никифор Блеммид. Составленное им рассуждение под названием «Образец царя» дошло до нас в двух видах – в оригинале и в обработке, сделанной Георгием Галесиотом в сотрудничестве с Георгием Ойнайотом. Это показывает, что, несмотря на цветистость и туманность его языка, сочинение Никифора пользовалось в свое время известной популярностью [179] . Изучению подлежит, конечно, оригинал, а не переделка.

179

Krumbacher. Gesch. d. byz. Litteratur. С. 447–448. Сочинение Никифора в оригинале и в обработке напечатано у A. Mai: Script vet. nova coll. Т. II. C. 609–655 и 655–670.

К сожалению, трактат Никифора Блеммида почти не затрагивает вопроса о границах царской власти. Следуя античной философии, автор видит в царской власти подобие божественного управления миром, а в философии – отражение божественной мудрости. Поэтому он требует, чтобы царь был в то же время философом или, по крайней мере, пользовался плодами философии. Царь, который пренебрегает философией, этим самым удаляется от Бога [180] . Сам будучи подобием Бога, царь, с другой стороны, является образцом для своих подданных. Он не только пастух своего стада, но и «учитель нравов» для своего народа ); он должен отвлекать людей от безнравственности не одними словами, но всеми своими действиями, должен быть для всех примером [181] . Есть ли какие-нибудь сдержки для царя-философа, черпающего указания для себя в божественной мудрости, или он свои решения и действия соразмеряет исключительно с тем, что ему откроет эта мудрость, об этом сочинение Никифора ничего не говорит. Он, правда, противополагает царя тирану, но лишь для того, чтобы сказать, что только первый из них пользуется спокойствием; на существенном различии между ними, на различии в понятии он не останавливается. Указание на то, что царь пользуется любовью, когда он избран общим мнением , тоже не дает ничего для характеристики его власти [182] . Об отношении царя к справедливости Никифор упоминает только один раз, указывая, что царь должен выбирать правителей, украшенных благоразумием и справедливостью [183] . В литературе высказывалось мнение, что труд Никифора основывается на христианской нравственности или на христианском благочестии [184] , но, несмотря на это, нужно признать, что христианство вообще и, в частности, христианские идеи о царской власти отразились на политических взглядах Никифора очень слабо. Даже мысль, что царь получает свою власть от Бога, он бросает только мимоходом, не останавливаясь на ней и не делая из нее никаких выводов [185] . И, пожалуй, единственно в чем сказалось, хотя и слабо, влияние на Никифора христианского учения о царской власти, это в положении, что царь ни при каких обстоятельствах не должен отступать от учения Христова и от правил благочестия, как они установлены св. отцами [186] . Логически отсюда вытекала бы теория ограниченной царской власти, и тогда представлялось бы интересным, как Никифор примирил бы эту теорию со своим идеалом царя-философа; но он не делает такого вывода.

180

Гл. l. MaI. С. 612.

181

Гл. 2. С. 614; гл. 3. С. 618, 620.

182

Гл. 4. С. 622; гл. 3. С. 619.

183

Гл. п. С. 642.

184

R. Nicolai. Op. cit. III. С. 141.

185

Гл. 3. С. 617.

186

Гл. 12. С. 645.

Таким образом, приходится признать, что политическое учение Никифора Блеммида не склонно ограничивать царскую власть. В составе его встречаются отдельные идеи, которые могут быть поняты как идеи противоположного характера, но они не развиты и, во всяком случае, из них не сделано никаких решающих выводов.

Наконец, подходя к XV веку – последнему веку Византии, приходится сказать, что он не оставил после себя никаких политических сочинений, сколько-нибудь интересных по своим идеям. Единственное, что мы имеем от него, это сочинение имп. Мануила Палеолога «О царском воспитании», , написанное около 1406 г. [187] .

Оно наполнено исключительно нравственными наставлениями и заключает в себе мало мыслей, относящихся собственно к политике [188] . Но, по счастью, в нем есть одна глава, которая дает некоторый материал для вопроса о характере и объеме царской власти. Это – глава 85, где Мануил убеждает своего сына быть истинным царем и по этому поводу проводит различие между царем и тираном. Тирана он противополагает «истинному царю» , и разницу между ними он видит в их отношении к закону. Тиран строит свою власть на ослаблении общественных сил, и, если государство становится крепче, могущественнее, он видит в этом для себя опасность. Истинный царь, наоборот, связывает свое благо с общей пользой и является для своего народа пастырем, врачом, учителем, отцом. Он не столько властвует над народом, сколько служит ему. Этим он больше всего уподобляет себя Христу и становится в то же время Его слугой. С этим и связывает Мануил отношение царя к закону. Истинный царь, по его мнению, и личную свою жизнь соразмеряет с законом , и народом управляет на основании закона ( ’ ). Для тирана же единственный непреложный и ненарушимый закон – его собственные удовольствия [189] . Таким образом, по учению Мануила, выполнение лежащих на царе задач совершенно немыслимо, если он не будет подчиняться закону. И, наоборот, как только это подчинение исчезает, так он перестает быть истинным царем и становится тираном. Следовательно, в само понятие царя входит ограничение его воли законом.

187

Напечатано у Миня, ser. gr. Т. 156. Ст. 309–384.

188

Характеристику его дает М. Berger de Xivrey: Memoire sur la vie et les ouvrages de l’empereur Manuel Paleologue. Mem. de l’lnstitut de France, Acad, des inscriptions. T. 19. P. 2. C. 142–146.

189

Migne, ст. 373.

В заключение, надо сказать несколько слов о политических взглядах Симеона Солунского, писавшего тоже в XV столетии. Среди его многочисленных трудов нет ни одного, посвященного специально политике; они все или имеют литургический характер, или посвящены уяснению и развитию православного вероучения [190] . Но по связи вопросов ему пришлось коснуться отношения императора к церкви, и в этом деле он явился горячим защитником церковной свободы. В сочинении «О священных рукоположениях» он называет императора защитником церкви [191] и этим объясняет поминание его на литургии, но он вооружается против всякой действительной его власти в области церковного управления. У него заметно стремление поставить святительскую власть в некоторых отношениях выше императорской. Так, он говорит, что император свят помазанием, между тем как архиерей свят одним своим саном вследствие рукоположения [192] . Поэтому он резко восстает, как против вредного новшества, против всяких знаков покорности архиерея императору и находит, что этими знаками архиерей унижает свой сан [193] . Далее, он стремится сузить участие императора в богослужении, и даже различные символические действия в чине венчания он объясняет с некоторым умалением власти императора. Таково его объяснение значения скипетра [194] . Наконец, в упомянутом сочинении он посвящает отдельную главу опровержению очень распространенного в его время мнения, что патриарх получает свою власть от императора. По его мнению, этого уже потому не может быть, что император есть защитник церкви и хранитель ее правил, а постановление патриарха властью императора могло бы совершаться только с нарушением этих правил. Патриарха избирает собор, и император не принимает в этом никакого непосредственного участия [195] .

190

М. Соколов. Симеон, арх. Солунский. Хр. Чт., 1894, май – июнь. С. 518, 521–538.

191

Гл. 116 и 225, Migne, s. gr. Т. 155. Ст. 401, 439.

192

Migne, ст. 431 (гл. 218).

193

Migne, ст. 431 (гл. 219).

194

Migne, ст. 431–433, 355.

195

Migne, ст. 439 (гл. 227).

Таковы в самом сжатом очерке византийские политические учения, поскольку они касаются вопроса о характере и о пределах царской власти. Очерк этот, конечно, не полон, и знатоки византийской литературы найдут в нем, по всей вероятности, крупные и существенные пробелы; но он, во всяком случае, позволяет сделать некоторое общее заключение о существовании в византийской политической литературе нескольких направлений. Большинство литературных памятников ограничивают царя законом; меньшинство – изображают его власть как безусловно неограниченную, основанную на одном только усмотрении. По вопросу о правах императора в области церкви заметно такое же разногласие: одни, как патр. Фотий, признают эти права, другие, как Феодор Студит и Симеон Солунский, склонны их оспаривать. Если бы и оказалось, что в представленном очерке есть существенные пробелы, т. е. что в нем пропущены какие-нибудь важные и замечательные политические учения, то это все-таки не могло бы подорвать значение сделанного вывода. Может быть, на самом деле отношение между указанными направлениями было несколько иное, т. е. то направление, которое теперь представляется более сильным, в действительности было более слабым, и наоборот; но должно остаться бесспорным, что все-таки было два противоположных направления и в общем вопросе о пределах царской власти, и, в частности, в вопросе о правах императора в области церкви. Из представленного очерка можно сделать еще один вывод. В византийской политической литературе, при всем ее явном стремлении к ограничению императорской власти, нельзя указать произведений, которые устанавливали бы ограничение императора какими-нибудь учреждениями. Даже те авторы и те произведения, которые отстаивают независимость церкви и независимость патриарха от императорской власти, ничего не говорят об участии патриарха в делах собственно государственных, из чего можно было бы сделать вывод, что императора они не наделяют всей полнотой государственной власти, но разделяют ее между императором и патриархом. Если прав Buru в своей характеристике власти византийского императора, и ему в действительности принадлежала только доля государственной власти, а другая – находилась в руках сената и, может быть, еще каких-нибудь учреждений, то нужно сказать, что этот факт не нашел себе отражения в политической литературе. В политической литературе государственная власть присваивается безраздельно одному византийскому императору и, если устанавливается какое-нибудь ограничение его власти, то только одно – ограничение законом.

В Древней Руси из перечисленных произведений византийской политической литературы были известны далеко не все. Перевод Царского свитка диак. Агапита встречается в списках XV и XVI вв. под заглавием «Главы совещательные сложенные Агапитом диаконом царю Иустиниану, или подобным этому». Перевод не всегда полон; где и когда он сделан, неизвестно [196] . Завещание императора Василия Македонянина под названием «Главы наказательные к сыну его, царю Льву» встречается, начиная с половины XV в. [197] Феодор Студит стал рано известен на Руси: некоторые его сочинения встречаются уже в древнейших кормчих [198] . Ссылки на его поучения делаются, начиная с XIV в. [199] Житие Феодора Студита, из которого русские книжники могли ознакомиться с его взглядами на отношение царя к делам церкви, находим в русском переводе уже в XII столетии [200] . Творения Симеона Солунского, в частности, сочинение «О священных рукоположениях», известны в русском переводе в целом ряде списков XVII в. [201] ; было ли это сочинение переведено раньше, сказать трудно. «Советы византийского боярина» в оригинале, т. е. на греческом языке, находятся в сборнике XV в., который поступил в Патриаршую, ныне Синодальную, библиотеку при патр. Никоне, а может быть, и раньше [202] ; древний перевод «Советов» неизвестен, как неизвестно и то, читал ли их кто-нибудь. Переводы сочинений патр. Фотия и Феофилакта Болгарского встречаются в древней русской письменности [203] , но политические сочинения их, по-видимому, в Древней Руси не были известны [204] . Одно из сочинений Никифора Блеммида, именно его логика, находилось в М. Синодальной библиотеке уже в конце XVIII столетия; но о других его сочинениях известий нет [205] . Наконец, сочинения Петра Патриция и Мануила Палеолога, по-видимому, не были известны ни в оригинале, ни в переводах.

196

Горский и Невоструев. Опис. рукоп. Синод. Библиотеки, отд. II, ч. 2, № 202 (67 глав из 72); В. Малинин. Старец Елеазарова монастыря Филофей, 1901. С. 548.

197

А. Соболевский. Переводная литература. С. 20.

198

Розенкампф. Обозрение кормчей. С. 125; И. Срезневский. Сведения и заметки, XLIV. С. 103.

199

И. Срезневский. Древние памятники, 2-е изд. С. 248.

200

Терновский. Изучение византийской истории, II. С. 35.

201

Горский и Невоструев. Назв. соч. Отд. II. Т. 2, № 179, 180, 184.

202

В. Васильевский. Назв. статья. Журн. М. Н. П., 1881, июнь. С. 242.

203

А. Соболевский. Переводная литература. С. 22, 305, 313.

204

О «Послании» патр. Фотия, впрочем, говорит Геннадий, арх. Новгородский, в поел, к ростовскому арх. Иасафу. См. А. Попов. Библиографические материалы. М., 1880, II. С. 153; другое указание находится у Максима Грека, который советовал царю Ивану Грозному читать «Послание» Фотия. Соч. II. С. 351.

205

С. Белокуров. Библиотека московских государей. С. CDXCV.

Таким образом, в распоряжении русских людей находилось всего четыре произведения византийской политической литературы. С ними они могли познакомиться непосредственно; об остальных они могли узнать только из третьих рук. Два из этих произведений проводят идею ограниченной царской власти, другие – развивают учение о невмешательстве царя в область церкви. Следовательно, хотя все политические учения, дошедшие до Древней Руси из Византии, говорят об ограниченной царской власти, но ограниченность они понимают не вполне одинаково. Те произведения, которые говорят о законе как о пределе царской власти, совсем не касаются вопроса об отношении царя к делам церкви, а те, которые отрицают за ним право участия в церковных делах, наоборот, совсем не обсуждают отношения царской власти к закону.