Древнерусские учения о пределах царской власти
Шрифт:
Литература XIII века не особенно богата политическими идеями; в частности, по вопросу о пределах княжеской власти в ней можно найти немного. Но нельзя сказать, чтобы литература этого века не имела уже никакого значения. Интерес в ней представляет самый выбор тем, который отличается большим постоянством. Целый ряд литературных памятников занимается обличением неправосудия, чинимого властями при попустительстве князей, а отчасти и самими князьями, и этим путем пытается установить положительный идеал, которому должен отвечать князь в своей государственной деятельности. При этом идеал определяется, чаще всего, как нравственная правда. Такое тяготение к определенной теме не нашло себе еще объяснения в истории литературы. Надо думать, что явление это объясняется целым рядом причин как бытового характера, так и чисто литературного. Среди последних можно предположительно указать на получение митр. Кириллом II во второй половине XIII в. из Болгарии славянской кормчей с толкованиями [288] . Можно различным образом оценивать значение этого факта, можно различно толковать слова самого Кирилла на соборе 1274 г. О том, что церковные правила «помрачени беахоу преже сего облаком моудрости елиньского языка, ныне же облисташа и благодатью Божиею ясно сияют» [289] ; но вряд ли можно сомневаться в том, что славянская кормчая возбудила или, по крайней мере, возобновила в русском обществе интерес к вопросам церковного права, а через то и к вопросам права вообще. Митр. Кирилл своим примером и, может быть, даже особым распоряжением привлек многих к списыванию славянской кормчей, и она с этого именно времени получает у нас большое распространение [290] . А это должно было отразиться на выборе точек зрения при оценке текущих явлений государственной жизни. Что предположение это не вовсе безосновательно, косвенно доказывается тем, что большинство литературных памятников, которые разрабатывают указанную тему, встречаются чаще всего или в кормчих русской редакции, или в особом сборнике, известном под именем «Мерило праведное» и по характеру своего содержания составляющем как бы подражание кормчей [291] .
288
Н.
289
Р. И. Б. Т. VI. Ст. 85; ср. И. Срезневский. Обозрение др. русск. списков кормчей книги. С. 83.
290
Обсуждение вопроса о значении Кирилловой кормчей см. у Макария: Ист. русск. церкви. Т. V. С. 1–15, и у Голубинского: Ист. р. церкви. Т. II1. С. 62–65.
291
Об отношении этих памятников к Мерилу см. Филарет: Обзор русск. дух. литературы. С. 61. Ср. Н. Качалов, в Арх. ист. – юр. свед. Кн. I. Отд. 3. С. 31 и след.
Первый писатель, на которого следует указать, это только что упомянутый митрополит Кирилл II (1242–1281) [292] . Все, что нам известно о нем, говорит за то, что это был выдающийся для своего времени государственный и церковный деятель. Это был ревностный пастырь, много потрудившийся для устроения церковно-религиозной жизни русского общества, тем более для него близкой, что он сам был русский. Хотя он был избран на кафедру кн. Даниилом Романовичем Галицким и сам был родом из Галиции, но он охотно и подолгу живал на северо-востоке Руси, во Владимире; там он, между прочим, созвал в 1374 г. и собор, занимавшийся исправлением церковных непорядков и оставивший нам свои постановления, которые некоторые сравнивают по их значению со Стоглавом [293] . Если нельзя утверждать, что Кирилл прямо перенес свою кафедру во Владимир [294] , то во всяком случае у него заметно некоторое тяготение к этому городу и к его князьям, а, следовательно, и до некоторой степени дальновидное отношение к современным ему явлениям государственной жизни [295] . О литературной деятельности Кирилла II трудно высказать столь же определенное суждение. Арх. Филарет приписывает ему до десяти произведений [296] , но в какой мере они ему действительно принадлежат, об этом существует большое разногласие. Причина этого разногласия в том, что именем Кирилла древние русские книжники очень часто пользовались как псевдонимом, а, кроме того, и в том, что помимо Кирилла II есть еще несколько одноименных ему писателей, которым с тем же основанием можно приписать некоторые из этих произведений; таковы Кирилл 1 (1333–1333) и, современник нашего писателя, Кирилл, еп. Ростовский [297] . Поэтому приходится ограничиваться только теми памятниками, которые могут быть приписаны ему с наибольшей вероятностью.
292
По счету Голубинского, это Кирилл III; первым – он считает Кирилла, не упоминаемого летописями, но стоящего в киево-софийском помяннике между Феопемптом и Иларионом (след, между 1039 и 1051 г.). См. Ист. р. церкви. Т. I1. С. 285.
293
Голубинский. Ист. русск. церкви. Т. II1. С. 67. Напечатаны в Русск. Дост., т. I и в Р. И. Б. Т. VI.
294
Горский. Кирилл II, митрополит киевский. Приб. к твор. св. отцов, 1843-44. Ч. I. С. 416–417.
295
Соловьев. Ист. Р. Т. IV. С. 274; Голубинский. Там же. С. 55–59.
296
Обзор р. дух. литер. С. 58–62.
297
Е. Петухов. К вопросу о Кириллах – авторах в древней русской литературе, 1887. С. 2–3.
В 1270 г. произошли между Новгородом и тверским князем Ярославом Ярославичем раздоры, грозившие дойти до кровопролития. Кирилл обратился к новгородцам с грамотой, в которой увещал их помириться с князем, и грамота его имела успех. В ней он излагает известное новозаветное учение о покорении властям. «Господа Бога бойтеся, и князя чтите, и брани всуе не творите, и крови не проливаите, а всякой вине и всякому греху покаяние и прощение есть» [298] . С таким поучением обращается митрополит к Новгороду, где, как известно, князь пользовался гораздо меньшим, чем в остальных городах, влиянием; это может свидетельствовать о силе монархического принципа у автора. Но состав грамоты и соотношение содержащихся в ней мыслей как будто позволяют заключить, что Кирилл возводит этот принцип на известную высоту только по отношению к населению (в данном случае к новгородскому); в отношении же к духовной власти заметно стремление поставить князя в подчиненное положение. Грамота начинается указанием на высоту святительского сана. «Господь Бог в Себе место даде власть апостолом своим вязати и решати, и по них наследником их; и се мы апостольстии наследници, и образ Христов имуще и власть Его дръжаще, и се аз началный есмь пастырь всеа Руси учю и наказаю вас о Господи». И вслед за этим идут приведенные уже слова о покорении князю. Впечатление получается вполне определенное. Митрополит есть наместник Божий, самим Христом избранный и держащий Его власть, а власть князя основывается только на том, что митрополит учит покоряться ему. Власть светская поставлена здесь как бы ниже власти духовной. Если признать, что мысль эта здесь действительно выражена, то подтверждение этому можно видеть во второй половине грамоты, где митрополит принимает на себя поручительство за князя. «А князь велики Ярослав Ярославич в чем неправ пред вами, в том во всем кается и прощается, и вперед к тому таков быти не хощет; а яз вам поручяюся по нем, и вы бы его приняли с честию достойной». Поручительство митрополита ставит князя, без сомнения, в зависимое положение от митрополита, ибо ему он обязан признанием его власти со стороны населения. Но может быть, что такое впечатление грамота производит только на нас, когда мы рассматриваем ее как политический трактат вне связи с обстоятельствами и характерами действующих лиц (которые нам мало известны), а автор вовсе не имел в виду проводить в ней такую тенденцию, и те, для кого она предназначалась, никакой тенденции в ней не замечали. Вполне возможно допустить, что в понимании современников проглядывающие в грамоте отношения между митрополитом и князем оставались исключительно в области религиозно-нравственных отношений и не переносились на отношения государственные. Чтобы такой перенос мог произойти, нужны были благоприятные обстоятельства, а о существовании таких обстоятельств мы ничего достоверно не знаем.
298
Напечатана в Полн. Собр. Лет. Т. x. С. 149.
Другая мысль выражена в сочинении митр. Кирилла, известном под именем «Слово ко всему миру» [299] . Здесь впервые встречается указанная выше и характерная для XIII в. тема о правде. В своем «Слове» митрополит обращается и ко всей своей пастве в целом, и к отдельным группам общества и в очень решительных выражениях увещает всех отстать от вкоренившихся непорядков. В конце есть наставление князьям. «Тако глаголет Господь: пребудете в страсе божии и в суде правеем и в братолюбии, нищих не обидите и родителя своя чтяще и ближники своя правду любящи. И вы, цари и князи и суди, имейте Господа ради заповед сию малую, да будет вы радость, якоже не бывала никогдаже» [300] . Как существенная обязанность князей выставляется праведный суд и затем уважение к людям, любящим правду. Все это пока очень кратко и отрывочно.
299
О принадлежности его Кириллу см.: Обзор р. дух. литературы. С. 60.
300
Е. Петухов. Материалы и заметки по истории древней русской литературы. С. 67.
Подробнее та же мысль развита в другом памятнике, приписываемом некоторыми Кириллу, «Слове о судиях и властелех» [301] . Исследователи указывают в содержании этого произведения только одну мысль – ответственность князей перед Богом [302] ; в действительности содержание его гораздо обширнее. Оно развивает мысль о том, что есть два вида князей: князь праведный и князь неправедный. Различие между ними в том, что один подчиняется закону правды и потому отвечает той цели, для которой он поставлен, а другой не подчиняется и оказывается врагом своему народу. Мысль эта проводится на основе учения о богоустановленности княжеской власти. «Святый великый Константин рече власть держащим: послушайте и вноушите вси судящии земли, яко от Бога дасться власть вам и сила Вышнего. Давый бо вам власть истяжеть скоро ваша дела и помыслы испытаеть, яко служители есте царства и не судисте в правду, ни сохранисте закона и в повелении Божии не пребысте. Страшно и скоро приидет на вы испытание, яко сердце немилостиво творите людем Божиим, ихже ради Христос кровь свою пролиа» [303] . Уже в этих первых строках «Слова» выражается мысль, что князья получают власть от Бога, и что она дается им не для собственного их блага, а для выполнения какой-то лежащей на них задачи; князья же не выполняют этой задачи, и потому их ожидает суд Божий. В дальнейшем идея богоизбранности выражена еще сильнее: «Вас Бог в себе место избрал на земли и на свой престол вознес посади, милость и живот положи у тебе». К князьям, которые остаются верны своему высокому назначению, автор применяет слова св. Писания: «бози есте и сынове Вышнего». Но, прибавляет он, «блюдетежеся, да не будете чада гневу; бози бывшее, да не изъмрете, яко человеци, и во пса место во ад сведении будете, ид еже есть место
301
За принадлежность его Кириллу высказываются: Янковский. Печалование духовенства. С. 31 и 93; Филарет. Обзор. С. 61 и автор статьи «Попечение отечественной церкви о внутреннем благоустройстве русск. гражд. Общества». Прав. Соб., 1861. Ч. 1. Против – Макарий. Ист. русск. церкви. Т. V. С. 407.
302
Дьяконов. Назв. соч. С. 47–48.
303
По списку XV в. издано в Прав. Собес. 1864 г. Ч. 1. С. 365–374. В другой редакции напечатано Калачовым: Предварительные юридические сведения для полного объяснения Русской Правды. Вып. 1. Изд. 2. С. 238–242. Ср. И. Срезневский. Сведения и заметки, II. С. 302.
«Слово о судиях и властелех» не вполне оригинальное произведение. Уже было отмечено Калачовым влияние на него предисловия к земледельческим законам императора Юстиниана, где выражена общая мысль о недопустимости мздоимства и неправосудия [304] . Можно указать еще ряд памятников, приблизительно современных рассмотренному «Слову» и связанных с ним общностью содержания. Среди них обращает на себя особое внимание «Слово Сирахово па немилостивые цари». Вот его начало:
304
Калачов. Там же.
«Слышите цари и князи и неправеднии судии, разумейте и внушите держащей власть величающеся о народех людии. Яко от Бога дана держава вам бысть, яко слуги Божия есте, то почто не храпите закона, ни по совету Вышнего ходите; каколи не судите по праву, но злата деля погубляете истину. Всяк бо правдивый и царь, и князь аггельский и священнический чин имать. А насилуя неправедно слугу себе сатане сотворяет» [305] .
Основная мысль здесь та же: ограниченность княжеской власти законом. Как и в «Слове о судиях», нет основания думать, что под именем закона здесь разумеется исключительно закон Божий; буквальный смысл приведенного текста, в котором хранение закона стоит рядом с хождением по совету Вышнего, позволяет скорее думать, что речь идет о законе права. То же самое можно сказать и относительно «Слова о судиях», где встречаем такое же противоположение: «не судисте в правду, ни сохранисте закона, и в повелении Божии не пребысте». Сходство в основной мысли и целый ряд одинаковых выражений и оборотов заставляют думать, что в «Слове Сирахове» мы имеем один из источников, давших материал для «Слова о судиях». Конечно, возможно утверждать, что оба памятника представляют явления параллельные, сложившиеся под одинаковым влиянием [306] . Но в пользу первого предположения говорит и то, что «Слово Сирахово» гораздо короче по объему; в нем, в сущности, только одна мысль без всякого развития.
305
Ркп. Имп. Пуб. Б.Q.II, № 46. Л. 41506.
306
Исследователи признают «Слово Сирахово» за произведение русское. См. Калачов. О значении кормчей. С. 26; противного мнения Макарий. Ист. р. ц. Т. V. С.407. Ближайший источник его, если не оригинал, следует видеть в Книге Премудрости Соломона, гл. VI, 1-10, где и основная идея, и целый ряд отдельных выражений наводят на мысль о заимствовании. С большим основанием можно видеть параллель к «Слову о судиях» в памятнике, озаглавленном «Наказание князем, иже дают волость и суд не богобойным и лукавым мужем». (Пам. стар. р. лит., IV. С. 184). Это даже и не параллель, а скорее особая, краткая редакция «Слова».
В «Наказании», приписываемом Симеону, еп. Тверскому (1289), встречаем ту же идею связанности княжеской власти законом и правдой. Тема этого произведения [307] несколько иная: ответственность князя за действия тиунов, но на основе этой темы проводится и та мысль. Князь будет в раю только тогда, когда он «богобоин», правду любит и избирает тиунов праведных, все творящих по закону Божию. Если этого нет, князь будет осужден Богом [308] .
307
Напеч. в Пам. стар, русск. литер., IV. С. 185. В другой редакции у Карамзина. Ист. Гос. Р. Т. IV, прим. 178.
308
К этому же разряду сочинений должно быть из более позднего времени отнесено послесловие к Евангелию 1339 г., хранящемуся в Антониевом Сийском монастыре. Там читаем: «О сем бо князи великом Иване пророк Иезекии глаголеть: в последнее время в опустевшии земли на запад въстанеть царь правду любяи соуд не по мьзде судяи ни в поношение поганым странам. При семь будеть тишина велья в роускои земли и въсияеть в дни его правда якоже и бысть при его царстве»… Далее современник Ивана Калиты сравнивает его с Константином Вел. и имп. Мануилом. Евангелие писано в Москве. Строев. Библиологический словарь и черновые к нему материалы, 1882. С. 2. (Сборн. Отд. р. яз. И.Ак. Н. Т. 29).
Наконец, из памятников XIII века следует упомянуть еще о двух произведениях: «Послание владимирского епископа к сыну св. Александра Невского» и «Слово св. Отец, како крестьяном жити». Оба они, по своим политическим идеям, стоят вне общего направления века и отчасти напоминают идеи прошлого времени, отчасти предсказывают отдаленное будущее. В «Послании к сыну Александра Невского» [309] говорится о ненарушимости церковного суда, причем и церковные люди, и церковная подсудность определяются значительно уже, чем в уставах XI–XII вв. В заключение автор говорит: «То все суды церковные, даны законом Божиим и прежними цари и великими нашими князи: князю и боляром и судьям в те суды не лзе въступатися, не прощено им от закона Божия». По существу это такое же ограничение княжеской власти нормами высшего порядка, какое уже раньше было отмечено в церковных уставах. Это, следовательно, не новость, а повторение, которое показывает, что старая идея продолжает жить. Есть, впрочем, и некоторое отличие от церковных уставов. Там главное внимание было обращено на нормы, обязательные для князя и ограничивающие его власть, а здесь автор указывает круг дел, не подлежащих власти князя, и мало останавливается на том, из каких норм это ограничение вытекает. «Слово, како крестьяном жити» известно в нескольких редакциях, имеющих между собой иногда очень мало общего [310] . В одной из них есть следующее место: «Аще ли нецыи деют злая и духовного не слушают учения, и не каются, тации подимут по делом законьное мучение. И велим градским властелем не щадити таковы, зло творящих пред Богом, но… градским казнити законом, а не щадити злых, да ся накажут и останут деяти злая. Властели бо от Бога устроени человек ради нетворящих закона Божия». Перечисляя преступления, за которые должна следовать градская казнь, автор упоминает и чисто религиозные, например, говорит о хульниках, ротниках, чародеях. Таким образом, мы имеем здесь не ограничение судебной власти князя, а обратное явление – расширение пределов светской власти в область собственно религиозную, как она понималась в то время. В отличие от подобного же расширения, которое мы видели в «Слове» митр. Илариона и в посланиях митр. Никифора, здесь оно заключается не в общем покровительстве церкви, и не в охране правоверия от посягательств на него извне, а в проявлениях карательной власти над членами самой церкви. Впоследствии, к концу XV в., эта мысль получила особенное развитие. Каковы ее ближайшие источники в «Слове, како крестьяном жити» сказать трудно, так как происхождение этого произведения, вообще, не исследовано [311] . Можно только в виде предположения допустить, что здесь эта мысль развилась сама собой из общей идеи об охране правоверия и из потребности представителей церкви в покровительстве со стороны более сильной власти.
309
Напечатано в Прав. Собес. 1861 г. и в Р. И. Б. Т. VI. Ст. 117–118. Об авторе послания см.: Макарий. Ист. р. ц. Т. V. С. 391–393.
310
В двух редакциях «Слово» напечатано в Прав. Собес. 1859. С. 128–146 и 473–477.
311
См. несколько замечаний издателей и у Макария. Ист. р. церкви. Т. V. С. 174.
Все сказанное о политических идеях в древнейший период позволяет сделать следующие общие выводы:
1) От возникновения политических идей в России до конца XIII в. не было выставлено ни одной идеи, которая заключала бы в себе признание полной неограниченности княжеской власти. Напротив, была высказана мысль об ограниченной власти, причем ограничительным началом явился закон в его различном понимании.
2) Замечается стремление расширить пределы княжеской власти, не замыкая ее в сферу собственно государственных дел, но давая ей участие и в делах церкви. С другой стороны, есть идея и противоположная: церковные уставы отнимают у князя право суда по целому ряду преступлений. Любопытно, что идея ограничительного характера высказана князем, а за участие князя в делах церкви высказываются представители духовного чина. Исторически это легко объяснить: церковь нуждалась в покровительстве государства, а князья выражали свое благочестивое настроение.