Древние боги славян

Гаврилов Дмитрий Анатольевич

А как тут Садко видит, в синем море делать нечего, Принужон он играть как во гусли во яровчаты; А-й как начал играть Садко как во гусли во яровчаты, А как начал плясать Царь Морской топерь в синем море, А от него сколебалося все сине море, А сходилася волна да на синем море, А-й как стал он разбивать много черных кораблей да на синем море, А-й как много стало ведь тонуть народу да в синё море, А-й как много стало гинуть именьица да в синё море. А как топерь на синем море многи люди добрый, А-й как многи ведь да люди православные, От желаньица как молятся Миколы да Можайскому, А-й чтобы повынес Микулай их угодник из синя моря. А как тут Садка новгородского как чеснуло в

плечо да во правое, А-й как обвернулся назад Садко, купец богатый новгородскиий, — А стоит как топерь старичок да назади уж как белый, седатыи, А-й как говорил да старичок таковы слова: «А-й как полно те играть, Садко, во гусли во яровчаты в синем мори!» А-й говорит Садко как наместо таковы слова: «А-й топерь у мня не своя воля да в синем море, Заставлят как играть меня Царь Морской». А-й говорил опять старичок наместо таковы слова: «А-й как ты, Садко, купец богатый новгородскиий, А-й как ты струночки повырви-ко, Как шпинечики повыломай, А-й как ты скажи топерь Царю Морскому ведь: А-й у мня струн не случилося, Шпинечиков у мня не пригодилося, А-й как боле играть у мня не во что. А тебе скаже как Царь Морской: А-й не угодно ли тебе, Садко, женитися в синем море А-й на душечке как на красной на девушке? А-й как ты скажи ему топерь да в синем море, А-й скажи: Царь Морской, как воля твоя топерь в синем море, А-й как что ты знашь, то и делай-ко. А-й как он скажет тебе да топеречку: А-й заутра ты приготовляйся-тко, А-й Садко, купец богатый новгородскиий, А-й выбирай, как скажет, ты девицу себе пб уму по разуму, Так ты смотри, перво триста девиц ты стадо прбпусти, А ты другое триста девиц ты стадо пропусти, А как третье триста девиц ты стадо пропусти, А в том стади на конци на остатнием А-й идет как девица красавица, А по фамилии как Чернава-то: Так ты эту Чернаву-то бери в замужество; А-й тогда ты, Садко, да счастлив будешь. А-й как лягешь спать первой ночи ведь, А смотри, не твори блуда никакого-то С той девицей со Чернавою. Как проснешься тут ты в синем море, Так будешь в Нове-граде на крутом кряжу, А о ту о реченку о Чернаву-то. А ежели сотворишь как блуд ты в синем море, Так ты останешься навеки да в синем море. А когда ты будешь ведь на святой Руси, Да во своем да ты во городе, А-й тогда построй ты церковь соборную Да Николы да Можайскому, А-й как есть я Микола Можайскиий». А как тут потерялся топерь старичок да седоватыий. (Садко // Былины: Русский героический эпос / вступ. ст., ред. и примеч. Н. П. Андреева. [Л.]: Совет, писатель, 1938. — С. 406–422.)

В духовных стихах «О каликах перехожих» святой Николай вообще становится покровителем моряков. Мореходы верили, что «Св. Николай доставит попутный ветер и на некоторое время освободит их от гребли и работы…» (Олеарий, 1906).

«11. Никола-чудотворец, он чудеса сотворял. <…> В морях, в бурях корабль топится там… и он тут плывёт, в этом корабле. „Ну, дедушка, как тут быть? Тонем!“ — „Ничего, не потонем. Я переговорю, помолюсь — и будем мы спасены“. Он только пошёл в комнатку (в корабле там есть комнатки), помолился, поплакал — и буря стала утихать. <…> Приходят к дедушке: „Дедушка, ты знаменитый, как говорится, волхвут!“ („Волхвитами“, „волховитами“ русские старообрядцы Литвы называют самых искусных чародеев)» (По заветам старины, 2005, с. 28).

Миколе, как и Велесу — богу наживы и удачи, посвящает золотую казну Садко. И к нему же обращается за прибавлением богатства и удаче в торговле, причём господь Бог явно поставлен на одну ступень со святым Николаем:

Да змолился Садко да господу Богу, Как тому-то нынь Мыколы нынь святителю: — Я построю тебе церковь соборную, Да на-во имё Миколы нынь святителя. Кабы тут у Садка да казны прибыло… (Новгородские былины, 1978, с. 189, 202, 206)

Похож Никола на волохатого Велеса и обликом. Иногда Никола не назван по имени, и похоже, что такой вариант былины более древний, но по образу «белыя седатыя старика» мы без труда понимаем, о ком идёт речь:

Во снях ему не спалось, грозно виделось: Приходило старчище незнай собою; Говорил

старчище таковы слова…

Кроме того, «стар-матёр человек Микола» покровительствует при заговорах, а функции его, судя по их текстам, в точности совпадают с функциями древнего Велеса (Чародейство. Волшебство…, 1998, с. 151, 295, 321). В дополнение к уже упомянутым заговорам от зверя лесного и на сохранение скота приведём такие: «Святый Николае отворяет морскую глубину, поднимает железные врата, залучает от раба Божия усови аду в челюсти». «Святой Николай, ты разрушаешь горы, разрушаешь камни. Разрушь горе, колдовство, чародейство, зависть, ненависть, сделки, сглаз, от плохой минуты рабу Божьему не на час, не на два, а навсегда».

«Зимний Микола едет на санях». «Ехал в санях Микола, просил ночлега. Обещал приехать в мае на телеге». На санях Чудотворец является под Новый год под именем Морозко. Характерно, что в эпоху «развитого православия» гроб с телом усопшего в восточнославянских деревнях продолжали ставить на сани (Велецкая, 2003). Смерть и поныне ассоциируется с холодом, поэтому неудивительно, что зимние духи в двоеверческой традиции носят навьи имена (от *мр — Мороз, Морозко) (Ончуков, № 108). Они привечают добрых и трудолюбивых людей, а злых замораживают или позорят.

Морозко, или же Дед Мороз, дедушка Смерть, в народном двоеверии соответствует именно Николаю-угоднику. Сегодня мы наблюдаем и вовсе нетрадиционные трансформации этого древнейшего образа.

Никола Чудотворец чаще встречается либо на дороге (он, как и Гермес, Меркурий, Один, пилигрим, дорога — его вотчина), либо в лесу, где он покровительствует животным, подобно всё тому же Велесу (или лешему — см. «Николо Дубеньский» (Ончуков, № 139), «Николо Дуплянский»).

Велес — бог по преимуществу северный. Значит, и искать подобные сказы о нём необходимо в соответствующих сборниках: там меньше наслоений. Традиция не умирает… Среди предреволюционных изданий хотелось бы выделить собрание «Сказки и песни Белозерского края». Уже в первом томе сборника братьев Б. и Ю. Соколовых содержатся «Николай Чудотворец и Иван купеческий сын» (Сказки и песни Белозерского края. 1999, с. 368–375; 162–167; 236–238; 446–449); «Савелей богатой и Микола Милостивой»^{26}; «Мужик несчастной и Микола Милостивой»^{27}; «Николай Чудотворец»; «Завистливый поп и Николай Чудотворец»^{28}. В самом деле, Николай со всей языческой откровенностью научает уму-разуму и служителей христианской церкви, выступает, как и Илья Муромец, покровителем (голи), того обездоленного, нищего класса русского народа, который сам не способен противостоять бесчинствующей власти и которому остаётся лишь смеяться или уповать на Николу.

Совокупность разнообразных функций Николы нашла отражение в следующем мифологическом в общем-то рассказе Генриха Штадена (немца, служившего опричником при Иване Грозном) о походе Грозного на Псков в 1570 г.: «Великий князь (Иван Грозный) отдал половину города (Пскова) на грабеж, пока он не пришел ко двору, где жил Микула (Mikula). Этот Микула — прожиточный мужик (Kerls); живет во Пскове во дворе один, без жены и детей. У него много скота, который всю зиму ходит во дворе по навозу, под открытым небом, растет и тучнеет. От этого он и разбогател. Русским он предсказывает многое о будущем. Великий князь пошёл к нему на двор. Микула же сказал великому князю: „Довольно! Отправляйся назад домой!“ Великий князь послушался этого Микулы и ушел от Пскова обратно в Александрову слободу» (Штаден, 1925, с. 54). Никола, с одной стороны, олицетворяет собой материальный достаток, он связан со скотом, он прорицает, а с другой — выступает как защитник народа, причём противостоит в этом качестве княжеской власти; спасение Пскова при посредстве Николы закономерно выглядит как чудо.

Никола-Велес лукав и часто не только оставляет в дураках Илию-Перуна (Смирнов, 2003, № 54), но и подставляет под мужицкие палки самого Иисуса (Зеленин, 2002, с. 409–410). Знаменательно, что это противопоставление могло не только чётко осознаваться в русском народном православии, но и восприниматься как грех. Успенский отмечает: «Так, сибирский крестьянин Артемий Сакалов, записывая (в середине XVIII в.) свои грехи, кается в том, что в минуту невзгод у него вырвалась фраза: „Владыко человека лупит, а Никола видит и не отнимет“» (Покровский, 1979, с. 54).

Николе, как и Трикстеру, приписывается способность. противодействовать верховной небесной власти. Никола выступает как крестьянский и вообще народный святой, покровитель народа, отмечает Успенский. Эта демократическая сущность Николы очень ярко проявляется в русских переделках греческих сказаний о нём, когда, например, в греческой версии святой Николай помогает корабельщику, но в русской — крестьянину, и где Никола может именоваться даже «смердовичем», «мужицким заступником» (Tschizewskij, 1957, s. 613).

Достаточно характерно также фольклорное определение Николы как «бурлацкого бога»: «„Батюшка Никола — Бурлацкой бог“; „Мыкола-икона, Бурлацький бог“», — отмечает Успенский со ссылками на разных дореволюционных авторов. «Подобное восприятие

Николы, — заключает он, — соответствует восприятию Волоса как бога „всей Руси“» (Иванов, Топоров, 1973, с. 56; Иванов, Топоров, 1974, с. 45, 62).

Словом, можно утверждать, что функции Николы Чудотворца в период двоеверия у славян совпадают с основными чертами бога-трикстера, подобного Гермесу и Велесу. По-видимому, этот образ находит полное выражение в индоевропейском фольклоре и Северной Традиции — в текстах, относящихся к смене социальных эпох или смене базовых мировоззренческих парадигм.