Дроу в 1941 г. Я выпотрошу ваши тела во имя Темной госпожи
Шрифт:
— Час кровавой тризны всё ближе и ближе. Чую, что прольется много крови, очень много крови… Хорошо, будет славное подношение Тёмной госпоже…
Риивал глядел на сидевших рядом и понимал, что большая часть из них не переживёт этого года, а может и ближайшего месяца. Вот, лопоухий парень, густо усыпанный веснушками, что устроился на соседних нарах, точно не жилец. Крупный, сильный, но тугодум. Рядом с ним сидел пухлый мужичок в коротком пиджаке, будущее которого тоже «читалось на раз». Единственный из всех, на кого бы он поставил хотя бы медяк, был худой, как палка,
— И этот тоже не жилец, и этот тоже такой же, — он перевёл взгляд на другого парня, затем на следующего. — Хмансы… Почти ни от кого не будет толку.
Взревел протяжный свист, и голуби тучей взметнулись над крышей железнодорожного вокзала. Они, наконец, прибыли на сборочный пункт, где должен был формироваться их полк. Пешие колонны скоро выстроятся и они направятся в сам лагерь, где в ускоренном темпе пройдёт обучение призывников обращению с оружием, простейшим боевым навыкам. Большего все равно не успеть. Через неполный месяц полк уже должен выдвинуться на фронт и занять позиции в обороне.
— Выходим! Первый взвод, строиться! Второй взвод, строиться! — раздавались зычные команды взводных, стучали по бетонке ботинки, сапоги. — Третий взвод, строиться! У вагона! Где Ларькин?! Какой ещё на хрен кипяток? Живо найти? Вещи…
Вдоль состава уже неслись взмыленные вестовые, сигналили командирские машины, ржали лошади. Суета, непременно сопровождающая такого рода события, была в полном разгаре.
В сторону приземистого здания, бывшей церквушки, где сейчас располагался штаб полка, вышагивал и будущий комбат, капитан Захаров. Шел быстро, нервно дёргал правой рукой с неизменным недовольным выражением на лице. Недавняя ревизия полагавшего на его батальон вооружения окончательно испортила его настроение, и без того бывшее откровенно отвратительным. Склад с вооружением и боеприпасами, приходящимися на его батальон и на полк в целом, пару дней назад попал под вражеский авианалёт. То, что удалось вытащить из под завалов, и должно было им достаться.
— Вашу маму, на чем этих сосунков учить-то? — «кипятился» комбат, матерясь сквозь зубы на весь белый свет. — Одна винтовка на пятерых, пулемёт на роту, две сорокапятки на весь батальон. Про боеприпасы и говорить нечего. Одни слезы!
С чувством пнул попавшийся под ногу камень, запулив его на десяток-другой метров.
— Чем воевать будем, луком и стрелами, копьями? — не ответив на свой же вопрос, махнул рукой. Всё равно толку не было от этих бормотаний. Плачь — не плачь, ругайся — не ругайся, толку не будет. Винтовки и пушки все равно не появятся. — Проклятый немец…
Не дойдя чуть до здания, остановился. Прямо ему наперерез бежал один из недавно назначенных взводных и истово махал рукой. Случилось, похоже что-то.
— Товарищ капитан, товарищ капитан подождите, — задыхаясь от быстрого бега, тараторил боец. — Товарищ капитан, разрешите обратиться?
Комбат со вздохом кивнул. Ведь, ему в штаб нужно, а тут с какой-то, явно, несерьезной мелочью придётся разбираться.
—
— Ну? — поднял бровь командир, примерно уже догадываясь о ком и о чем пойдёт разговор. — Только по существу давай, не тяни кота за хвост. Во-первых, во-вторых в-третьих…
На мгновение стушевавшись, взводный оправился и начал самым натуральным образом жаловаться:
— Я же уже докладывал вам о рядовом Биктякове. Да, товарищ капитан, о том самом! Ну, странный который!
Захаров кивнул. Мол, понял о ком идёт речь.
— Что же мне делать с ним, товарищ капитан? Может его того… ну в другой взвод отрядить как-нибудь. Това…
— Я одного не пойму, — комбат вдруг поднял руку, заставляя бойца замолчать. — Он, что отказался твоим приказам подчиняться? Пререкался? С кулаками на тебя лез? Взводный, ты чего, совсем того?
А у того выражение на лице стало по-детски обиженным, как у наказанного ребёнка.
— Ничего он не пререкался. Всё всегда, как надо делает. Что ему ни прикажешь, всё в точности делает. Скажешь бегать, начнёт бегать. Скажешь приседать, будет приседать. Причём с виду и не скажешь, что в нём столько силы и выносливости.
Капитан удивленно дернул головой:
— Так в чем же дело? Это же просто отличный боец.
— Да не в этом дело. Он же странный, товарищ капитан. Непонятный, совсем другой, понимаете? Он всё делает, что прикажут, но при этом так смотрит в ответ, что не по себе становится. Весь взвод перед ним чуть ли не на цырлах ходит. Никто слово против сказать не может. Представляете? Все три десятка человек, как шелковые. И каково мне теперь командовать? Я приказ отдаю, а они ему в рот смотрят, ждут, что он скажет.
И правда, непонятно. Дикость даже, если с армейской точки зрения посмотреть.
— Я ведь к нему специально подошёл, чтобы по-хорошему, по душам поговорить, — продолжал взводный. — Говорю ему, значит, чтобы тихо сидел и не высовывался. Я, мол, здесь командир, а он простой боец. А этот мне заявил в ответ, что не так я командую, как нужно. По его словам, наш взвод и суток под огнем не выдержит. И чего мне теперь с ним делать? Товарищ капитан, что думаете?
Капитан же вдруг задумался. Только что пришедшая ему в голову мысль показалась поначалу дикой, а чуть позже уже нормальной.
— Что думаю? — задумчиво переспросил Захаров, смотря куда-то вдаль. — А думаю я просто: не дорос ты ещё, боец, до взводного. Вижу, рано тебе ещё. Повоюешь немного, а потом и подумаем. Давай, боец, мухой за рядовым Биктяковым! Одна нога здесь, другая — там!
Взводный, а точнее уже бывший взводный, от нежиданности растерялся. Явно, не ожидал такой реакции от своего комбата.
— Чего стоим, кого ждём? Бегом за рядовым Биктяковым!
И вот тот, кого только что склоняли на всё лады, вытянулся перед капитаном. Стоял без единого намёка на волнение в лице, словно уже знал, чего его ждёт.