Другая химия
Шрифт:
Ричард хотел знать всё. Впрочем, не просто знать – а понимать скрытые причины, видеть и предсказывать цепь событий. Быть первооткрывателем и хранителем тайн. Это и был его талант – понимать мир. Такой не предъявишь и не продашь по частям.
И поначалу Ричард Мендоуз не раскрывал людям то, что ему удалось узнать. Он, как и хотел, становился хранителем тайн, все наблюдения и выводы держал при себе. Возможно, он бы делился открытиями, если бы его о том просили. Но всем известно: чтобы задать правильный вопрос, нужно знать половину ответа. А ответы обычно были только у самого Ричарда.
Ещё в детстве он «приучил» родных
Как и все «растения» он был поглощён своим призванием.
Раз у Ричарда Мендоуза не бывало приступов, никто и не знал об его истинной природе, пока он сам не открылся семье. Но сказал не всё: умолчал о том, что прекрасно различает в голове голос и дыхание «чужого»; что это прекрасное и таинственное существо стало его вечным спутником.
Семейный врач подивился, какие тихие у Ричарда приступы. Даже отправил на консультацию к специалисту. Но ничего интересного так и не открылось. Официальное заключение: Ричард Мендоуз – один из половины процента везучих «растений», которые так никогда по-настоящему не «зацветут».
Это было сущей неправдой. Он «цвёл», как вишня весной.
Иногда Ричард отступал в тень, отдаваясь на волю «чужого», и тогда что-то вроде очень ослабленного приступа. Ричард всё помнил и всё знал, и мог вернуть себе власть над телом в любой момент. В остальное время его «чужой» и не спал, и не просыпался по-настоящему, но всегда был совсем рядом с чертой, отделяющей его от сознания человека. Он смотрел и слушал – с того места ему было хорошо и видно, и слышно. А потом «рассказывал» Ричарду то, что понял. Мышление «чужих», их взгляд на мир не противоположны человеческому, но отличаются на алхимическую меру – ровно настолько, чтобы и привлекать, и отталкивать одновременно. Это мышление подходит к человеческому миру нестандартно, потому Ричард умел замечать больше, чем другие. Совместное с «чужим» творчество – выводы, к которым они приходили, были всегда остроумны и неожиданны. Даже банальности выходили с изюминкой. Мир для них был фантасмагорией, и они, то есть, он, Ричард, сам существовал в мире по правилам карнавала.
У него была тайна никем неразгаданная. Если бы люди знали, что Ричард может проникать в мыслеобразы чужого, пусть и неглубоко, они разорвали бы наследника рода Мендоузов на кусочки – из ненависти ли, любви, а то и просто на опыты.
В детстве Ричард проявил склонность к «раскрытию преступлений» – пусть тогда это и были разбитые чашки и пропавшие зонты. Конечно, родителям и в голову не пришло отправить его туда, где проходит передовая линия в борьбе с преступностью, но развивать талант сына к отгадыванию загадок и рассекречиванию секретов они сочли возможным.
И помимо классических школьных предметов Ричард изучал много странных, но очень интересных вещей: от криптографии до легенд. Мифы особенно интересовали «чужого», но и без его подсказок Ричард с жадностью поглощал старые
Шли года, и он мог бы превратиться в гениального детектива, щёлкающего таинственные и странные дела как орешки (пусть в жизни таких дел и не бывает-то почти, но с Ричардом всё было не как в жизни; он бы сумел найти такие дела, а не нашёл бы, так придумал… так, в общем-то, и случилось). Пока другие «растения» писали авантюрные романы, Ричард сам стал бы героем такой истории.
Но «чужому» были интересны другие вещи.
Настал день, когда «чужой» вспомнил про легенды, старые и не очень.
Например, древние наивные истории про явившееся вдруг и неоткуда племя иных людей, горе-завоевателей, что пришли с жаждой стать истинными хозяевами этого края. Но его народы и не пытались отстоять свою свободу. Они просто вдохнули язык и культуру пришельцев, они сами возвели их на пьедестал, признали превосходство во всём, а потом – ассимилировали, забрали всё, что у тех было, высосали их до капли и растворили в своём море. И следа не осталось от лесного народа, и никогда не была найдена страна, из которой они пришли. Но мифы – мифы остались.
Или вот ещё, поновее и о том, что в третьем веке нашей эры в одном городе на берегу Чёрного моря началась эпидемия – в сказке она звалась проклятьем богов. Люди сходили с ума, рвали на себе одежду и волосы, царапали кожу, грызли свои же пальцы. Кровью и грязью окрасились белоснежные стены домов, а берег был устлан телами тех, кто не помня себя стремился погибнуть в волнах. И тогда нашёлся один человек, что сумел – по воле других богов, подобрее – приготовить лекарство и вылечить оставшихся жителей. Звали его Зосимой, и был он не из местных людей, а странствующим магом и философом.
Что уж говорить о тех сказках, которые таковыми почти не были: о времени, когда мир наполнился вдруг «растениями» – расцвёл. О людях, что давали женщинам и детям странный напиток, меняющий цвет глаз. Об учёных, искавших путь к богу. О мирах, раскрывающихся тем, кто прошёл эту дорогу до конца.
И дальше начинались совсем свежие истории – новая мифология, труды эзотериков начала прошлого века, тех, кто пошёл в своих мечтах дальше всех. Читая эти зачастую путанные, иногда смешные и нелепые, но порой и пронзительные тексты, Ричард чувствовал, что он на правильном пути. Здесь, где-то здесь прятались настоящие ответы: тонкие миры, окружающие человеческий, как капустные листы кочерыжку; сущности иного плана бытия, проникающие в наш разум и меняющие его; ангелы небесные, терзающие души сынов адамовых… Всё, отчего у нормального человека рот сам растягивается в кривой усмешке, а ладонь тянется ко лбу, стало для «чужого» Ричарда откровением истины.
Подталкиваемый смутными требованиями «чужого», Мендоуз отправился в архивы, углубился в монографии, выезжал на раскопки… Он изучал прошлое, но всё, что он видел, никуда не годилось. Он обнаружил, конечно, следы того, что иные сущности взаимодействовали с людьми и раньше; всё хоть немного напоминающее об этом засчитывалось за доказательство. Но причин «революции Возрождения», массового появления «растений» он так и не находил. Лишь смутные подозрения. Лишь измышления коллег по поискам странного – уже умерших и ныне здравствующих, совсем безумных и только начинающих сходить с ума. Но такие измышления он мог производить и сам в любом количестве.