Другая история литературы

Калюжный Дмитрий Витальевич

«И вот, на долю европейских санскритологов и поэтов-переводчиков выпал поистине непреодолимый труд разработки санскритского текста с тем, чтобы „выделить из него позднейшие браманские вставки, исправить искажения и таким образом по возможности восстановить эпопею в ее первоначальном виде“. И дело началось. В 1829 году профессор санскрита в Бонне Артур Шлегель издал обработанный им санскритский текст двух первых книг Рамаяны и это издание послужило Адольфу Гольцману оригиналом для его перевода Рамаяны на немецкий язык. Но в своем предисловии к 3-му изданию немецкого перевода Рамаяны и Магабгараты, вышедшему в свет в 1854 году он сам между прочим говорит:

„Вся первая книга санскритского текста Шлегеля поддельная. Я даю только содержание второй книги, хотя явились и остальные пять книг этой поэмы в издании Горрезио, но Горрезио избрал такую редакцию текста, которая для меня не годится“».

Итак, первая книга Рамаяны — апокриф новейшего времени… Но почему же не могут оказаться апокрифами и следующие книги, тоже никому не известные в Индии до их открытия европейцами в одном экземпляре? Но, впрочем, не в одном… потом нашлись и другие, пополненные списки, что было даже неизбежно при таком большом спросе на них после напечатания первого «открытия».

После Шлегелевского издания «поддельной Рамаяны» эту поэму нужно было во что бы то ни стало найти еще раз в Индии, и она была, как и следовало ожидать, найдена в расширенных рукописях, сначала в Восточной Индии и издана в 1859 году в Калькутте, а потом и в Западной Индии и издана Горрезио в Бомбее и в Париже в 1870 году с итальянским переводом. Это и было то самое издание, которое так не понравилось

Адольфу Гольцману, что он даже и рассматривать его не захотел. В 1860 году вышел французский перевод, в 1874 — английский в 5 томах. Наконец, и индусские интеллигенты ознакомились со своим национальным эпосом по изданиям европейцев.

Каковы же признаки ее глубоко древнего происхождения? Оказывается, никаких.

«Отличительной чертой Рамаяны (от действительных индийских работ) служит естественность положений и событий, — пишет Ю. А. Роменский в своем предисловии. — В ней нет тех преувеличений и того сплетения мифологических черт и образов, которые свойственны индийскому эпосу и которые для читателей, не знакомых с вероучением индусов, были бы непонятны. Рассказ Рамаяны прост, натурален, исполнен глубокого драматизма и понятен каждому от начал до конца. „Индийский эпос, — говорит Вебер, — не уступает греческому ни по высокой нравственности и глубине мыслей, ни по художественному совершенству и нежности чувства“».

А русский переводчик, сам не понимая убийственного значения своих собственных слов, продолжает:

«Сопоставление индийской морали, существовавшей три тысячи (!!) лет тому назад, с современной европейской моралью, прошедшей через горнило христианства и через обширную лабораторию новейших гуманных и философских наук, может навести на многие назидательные размышления».

И это совершенная правда. Сопоставление индийской литературы и философии с европейской прямо наводит на мысль, что индийская литература и философия представляют собою только переделку европейских, и притом очень недавнего времени.

Современные литературоведы, сравнивая «Рамаяну» с другим знаменитым индийским произведением, «Махабхаратой», вставали в тупик. «Особенности содержания и стиля „Рамаяны“, казалось бы, предполагают сравнительно позднюю дату ее возникновения», говорится во «Всемирной истории литературы». Ученые видят также, что и язык, и композиция, и сам дух первого индийского эпоса, «Махабхараты», более архаичен. Однако в то время, как «Рамаяна» ни разу не упоминает о «Махабхарате», эта последняя, напротив, несколько раз цитирует «Рамаяну». Отсюда делается вывод:

«Первоначальные версии „Рамаяны“ возникли, видимо, позже ранних редакций „Махабхараты“ — предположительно в III–II вв. до н. э. (линии № 7–8), и поэтому в памятниках конца I тыс. до н. э. на нее… нет никаких ссылок. Но, с другой стороны, окончательная редакция „Рамаяны“ сложилась на один-два века раньше окончательной редакции „Махабхараты“, вероятнее всего в II в. н. э., и отсюда — знакомство последней с эпосом…»

Мы можем предположить, что «Махабхарата» приняла свой окончательный вид в XVII реальном веке (линия № 9), а первичные тексты «Рамаяны» появились в конце XV — начале XVI века (линия № 7–8). Интересно, что все подражания этому эпосу и его «продолжения» располагаются на линиях № 7–8: в VII веке (линия № 7) Бхавабхута пишет ее продолжение «Дальнейшая жизнь Рамы»; Тулсидас (1532–1624) написал поэму «Рамачаритаманаса» («Озеро деяний Рамы»). Лишь затем тексты попали в руки Артуру Шлегелю.

Почему же «Рамаяне» не подражали в III, IV, VIII и XIV веках? Ответ дает индийская синусоида: потому что эти века располагаются ниже линии № 7.

А теперь приведем отрывки содержания, показывающие метод изложения и фабулу.

В Айоции, в своем дворце, На троне Дазарат [103] сидел. В палату царскую вошли Князья и сели по местам, Согласно званью своему, И, взоры обратя к царю, Безмолвно ожидали. Их Поклоном государь почтил И низким голосом, как бой Торжественный литавр, как гром, Рокочущий из туч, сказал Им мудрые слова: «Князья! Вам всем известно хорошо, Как правили страной мои Предместники и как о ней Всегда отечески пеклись. Я следовал по их пути; Без отдыха, по мере сил, О благе царства я радел, Но ныне в тягостных трудах, Под желтым зонтом [104] я ослаб Душою, телом изнемог. Мне в тягость почести и власть, И не по силам долг царя: Добро и правду охранять. Мне нужен отдых, я стремлюсь К покою. Пусть же за меня Заботу примет старший сын О благе подданных. Я вас У трона своего собрал, Чтоб ваше мнение узнать И выслушать от вас совет. Я Раме назначаю трон. Он добродетелью своей Глубоко радует меня. Как Индра [105] духом он могуч, В нем сочетался светлый ум С телесной силой, красотой И добронравием. Ему, Как лучшему из всех мужей, Который в силах может быть Тремя мирами [106] управлять, За благо почитаю я Заботы и труды свои С высоким саном передать. Мы этим выбором дадим Стране порядок и покой, А я избавлюсь от трудов, Тяжелых в возрасте моем. Скажите, по душе ли вам Царевич? Кажется ль он вам Вождем достойным? Ждете ль вы В грядущем блага от него? Подобно мне, и вы теперь, Обдумав, мнение свое Должны открыто объявить. И если не согласны вы С моею волей, я готов Желанья ваши примирить Ко благу общему». Так царь Собранью с трона говорил. Как туча дождевая в зной Павлинов стаю веселит, И криком радостным ее Они встречают, так слова Царя восхитили князей. И стены царского дворца От громких кликов потряслись: «На царство Раму посвяти! Пусть царствует над нами он!»

103

Считается, что Дазарат от каждой из своих трех жен имеет по одному сыну: от Кавзалии — Раму, от Кейкеи — Фарату и от Сумитры — Лакшану. При начале рассказа второй сын, Фарата, находится у родителей своей матери в стране Кекайи. Рама женат на Сите, дочери

царя страны Бидехи.

104

Желтый зонт — в Китае знак царского достоинства в значении скипетра.

105

Индра — царь богов.

106

То есть не иначе, как Европой, Азией и Африкой.

Вот таковы, если верить историкам, были цари в Индии, когда в Европе жили еще пещерные люди! За исключением «желтого зонта», который тут вставлен совершенно некстати (так как дело происходит не в Китае), все это описание слово за слово могло бы быть отнесено к событиям в любой стране в устах поэта хоть XVI, хоть XVIII века нашей эры в Европе. А впрочем, возьмите да и сравните с «Королем Лиром» Шекспира.

А теперь посмотрим один образчик действительного индийского эпоса, и увидим огромную разницу с «Рамаяной» в стиле и конструкции. Причем и в этом случае о «древности» судить невозможно.

«СУНДАС И УПАСУНДАС»:

Ты послушай со вниманием Эту повесть, что скажу тебе. . . . . . . В роде доблесных асурасов [107] Был один — Асур по имени. Он между вождями Дайтиев [108] Своей силой и отвагою Так блистал, как солнце яркое, И два сына родились у него — Такие же богатыри крепкие, Сунд и Упасунд, по имени. Груб и жесток был нрав их, Сердца их были железные. Но думою одной сопряженные, Всегда заодно друг с другом действуя, Два эти суровые Дайтия, На единый миг не расставалися. Радость и горе были у них общие, Друг без друга и не ели они, Друг без друга не ходили никуда, Лишь угодное друг другу делали И говорили друг другу — угодное. Мысля заодно, поступая заодно, Оба сделавшись существом одним, Они выросли, великие богатыри, И единою думою дело задумали: Все три мира завоевать захотели они, Землю, и воздух, и небо самое. А чтобы власть получить для этого, Они к горе Виндгьях пошли И свершили там покаянья страшные. Лишь воздух да ветер служили им пищею, И на кончиках пальцев, как камни недвижные, Стояли они, подняв руки вверх, Не вращая глаз, много времени… Их жар бесконечный горел до того Что гора Виндгьях накалилась им И проникнул огонь ей в каменные кости, И дым покатился столбом к небесам, И страшно и чудно зарделась гора. [109] И Праотец мира к ассурам великим На гору Виндгьях низошел [110] Почтил их вопросом: «чего вы хотите?» А Сунд с Упасундом, суровые братья, Предстали пред богом, сложив свои руки, И так говорили великому богу: — Если нашим покаяньем Был отец миров доволен То пред нами да не будет Сокровенных тайн волшебства, И оружие врагов всех Об наш щит да сокрушится…. Пусть все твари нас страшатся, Мы же кроме себя только Никого не убоимся. — Что желали, что сказали, То даю, — ответил Брама. [111] Лишь по вашему ж желанью, Не иначе, вы умрете. Благодать принявши Брамы, Вожди дайтьев, братья оба, Возвратилися в дом отчий. И весь город славных дайтьев Утопал в увеселеньях. В наслаждениях бессменных В упоении год целый Был не год, а день единый. …………………………… Приступив к завоеванию, Что ни есть, земли всей твердыя, Они созвали дружины все, И такую речь суровую Ополчениям своим молвили: — Все цари — дарами щедрыми А брамины — совершением Жертв своих преумножают здесь Крепость, блеск богов и счастье их. Их молитвами смиренными Расцветает слава божия. А ассуры всем враги они, Значит нам единодушно всем За работу взяться надобно, Умерщвлять их всюду надо нам, Где лишь только мы ни встретим их.

107

Титанов, могучих великанов, будто бы живших сначала на земле.

108

«Дайтья» значит просто — создание. Дайтьи считаются добрыми творениями Агуры-Мазды (творцы света), не испорченными врагом чистоты Ариманом (сатаной). Но это плохо соответствует их поведению в рассказе о Сундасе и Упасундасе, как увидим далее.

109

Автор явно описывает вулкан.

110

Возможно, автор вдохновлялся библейским рассказом о явлении Бога Моисею на горе, в огне и дыме.

111

Брама означает Бог-Слово, откуда видно, что автору было уже известно средневековое ромейско-византийское учение о Логосе, выраженное впервые в Евангелии Иоанна (I,1): «В начале было Слово (Логос), и слово было у бога, и слово было — бог».

Затем идет явный сбой ритма повествования:

Так на восточном берегу моря великого Два богатыря говорили своим войскам Слова эти страшные, И жестокосердных помыслов преисполненные Они разошлись на все стороны, по всей Что ни есть, твердой земле. И везде дваждырожденных [112] И богам творящих жертвы, Умерщвив насильственной смертью, Подвигалися все дальше. По обителям отшельников, Просветленных созерцанием, Рати дайтиев надменные, Сам огонь жертвопылающий Побросали в воду с яростью…

112

Дважды рожденными (движдами) назывались две высшие касты: Брахманов (священников) и Кшатриев (воинов).