Другая машинистка

Ринделл Сюзанна

Но это все впереди, вскоре. А в тот вечер я, по заведенному порядку, возвращалась домой вместе с Одалией. Я старалась держаться как можно холоднее и суше, но, кажется, она почти и не заметила моей суровой сдержанности. Я решила: имеет смысл выгадать время, выбраться из апартаментов под покровом тьмы, невидимкой, и наутро самим своим отсутствием выразить протест против бесчинств Одалии. В тот раз Гиб остался ночевать в отеле и был угрюмее прежнего. Вскоре после ужина оба они скрылись в спальне. Я записала дату и его имя в дневничок. Записала я и «Сержант Ирвинг Боггс», потом вымарала, потом вновь написала имя, сопроводив его вопросительным знаком. Затем включила фонограф на тумбочке, поставила пластинку. В надежде насытить атмосферу подстриженным политесом выбрала

опрятные концерты Баха и начала собираться. За стеной Одалия ссорилась с Гибом. А потом я услышала, как они… уже не ссорятся. Утолив страсть, они заговорили мирно, голоса подымались и опадали, подобно приливу и отливу, пока наконец – было уже довольно поздно – не смолкли. Закончилась и музыка на пластинке, иголка заскользила, достигла последней бороздки, и ее автоматически вытолкнуло вновь в центр круга, и так еще раз, и еще, снова и снова. Я подняла толстую медную рукоять и выключила фонограф.

К тому времени вещи мои были сложены – вернее, сложен чемодан, ведь с одним местом багажа я сюда прибыла и твердо намеревалась забрать лишь то, что принадлежало мне лично. Из нового имущества труднее всего оказалось расстаться с нарядами. Сама удивилась, как успела привыкнуть к мехам, бисерным платьям, атласным юбкам. Но, решив придерживаться высших моральных норм, я никак не могла расхаживать в нарядах Одалии, прекрасно сознавая, что все они добыты недостойными поступками. Выдвинув ящик комода, я провела рукой по стопке шелковых, изящно расшитых ночных рубашек, словно прощаясь с любимым зверьком. Я взяла бриллиантовый браслет, угнездившийся в накидке из черной норки, и захлопнула ящик, поставила точку. Расстегнув браслет, выложила его на подушке, на опустевшем месте, которого уже не коснется моя голова. С огорчением вспомнила брошь, что так и лежала на работе в ящике стола, – понимаете, я предпочитала все доводить до конца. Ладно, тут уж ничего не поделаешь. Я взглянула на чемодан, стоявший на стуле в углу подле восточной ширмы. С великим тщанием я прибрала комнату, чтобы она осталась совсем пустой и покинутой. Я хотела, чтобы мое исчезновение бросалось в глаза. Одобрительно оглядев обнаженную комнату, я поняла, что минута настала. Поднялась, взяла чемодан.

И замялась. С чемоданом в руках, в самой простенькой своей блузе из набивного ситца и длинной юбке, я смотрела на дверь и покачивалась, словно пытаясь шагнуть, но стопы будто приросли к полу. Безымянное сомнение сминало мою решимость. Пришла в голову и такая мысль: Одалия может и не догадаться, что я ушла, хуже того – поймет и не огорчится. Я воображала, как она быстро, небрежно сунет нос в мою опустевшую комнату, пожмет плечами и будет жить как ни в чем не бывало. Тревога охватила меня: Одалия так много для меня значила, но много ли значу для нее я? Я глянула на чемодан в безвольно повисшей руке. Он уже казался непосильным, путь заранее измотал меня, а ведь я и шага к двери не сделала. И вдруг сообразила, что, торопясь покарать Одалию своим отсутствием, даже не задумалась, куда переехать, – воображения хватило только на то, чтобы сочинить уход.

Я поставила чемодан и со вздохом присела на кровать. Я все делаю не так. Чего я хотела? Продемонстрировать Одалии свое возмущение? Ну да – но кое-что другое было для меня важнее: я хотела, чтоб она раскаялась.

Я решила остаться. По крайней мере, на время. Медленно, методично я распаковала чемодан, все разложила по местам. И, переодевшись в ночную рубашку, забралась в постель. У меня созрело иное решение. Выспаться, проснуться и с утра взяться за новую задачу, за труд любить Одалию и своей любовью подвести ее к признанию: она предала свою самую преданную подругу и ей пора положить конец своим интригам и неприличному поведению.

20

В пятницу, разыскивая Одалию, в участок явился нежданный посетитель. Случилось так, что Одалия в обед вышла по своим делам, я же, измученная и исполненная подозрений после внезапного знакомства с доктором Шпицером, не задавала на этот раз никаких вопросов о ее планах. В общем, сказать

я хотела только то, что к Одалии в тот день явился посетитель, а ее как раз не оказалось на месте. Я сидела за своим столом, ела сэндвичи, пила кофе – совершенно уже остывший – и тут увидела, как к столу дежурного подходит Тедди. Невольно я испустила тихий вскрик – чем, конечно, дала Тедди знать о своем присутствии. Его юное лицо радостно вспыхнуло.

– Привет, Роуз! – весело окликнул он меня и помахал.

Я поспешно поднялась из-за стола, опрокинув стаканчик недопитого кофе прямо себе на блузу. И нисколько не огорчилась: то была блуза из шармеза, цвета румянца, позаимствованная мною у Одалии и теперь, вероятно, испорченная безнадежно, однако уж что я знала об Одалии, так это с какой скоростью она меняет наряды, – она расходовала их, как обычные люди пудру или туалетную бумагу. Я пробежала через комнату навстречу Тедди. Все головы в участке повернулись мне вслед – всем было любопытно, что происходит.

– Тсс! Не шумите! – сказала я Тедди. – Что вы тут делаете?

– Ну, я… Надумал поговорить с Одалией, если можно.

Я ухватила его повыше локтя и вывела наружу, потом вниз по ступенькам. Если уж разговаривать, то на улице.

– Право, Тедди, – бормотала я, пытаясь направлять тощее юношеское тело.

Как преданный и послушный друг я понимала, что нужно избавиться от него прямо сейчас, пока Одалия даже не узнала, что он приходил. Как ни странно, уже в ту минуту – присягнуть готова – я сказала про себя, и вполне пророчески: «Тогда никто не пострадает». Выбравшись на улицу, в безопасное место, я встряхнула его и повторила вопрос:

– Что вы тут делаете?

Отпустила его и подождала. Он ответил не сразу. Глаза его расширились, он уставился на свои ботинки, неловко переступил с ноги на ногу. Я все это подметила и немного смягчилась. Понимаете, я узнавала в Тедди себя. По отношению к Одалии он вел себя с такой же ревностной настойчивостью, как и я.

Проще говоря, мы оба, Тедди и я, стремились разгадать смысл этой загадки – Одалии. Мы жаждали познать истину о ней – еще чего захотели! Тедди пытался установить истинные факты ее биографии, а я – извлечь сердечную истину ее чувств, но в целом не так уж мы с ним различались. Мы оба гнались за Одалией по пятам, догнали, а теперь ждали, как она решит: ей диктовать обстоятельства и исход столкновения.

Когда Тедди с безмолвной мольбой поглядел на меня, мы с ним друг друга поняли. Дрожь сочувствия пробежала по моим членам. Но затем я опомнилась.

– Тедди! – строго сказала я. – Вам здесь быть не полагается.

Он нахмурился, словно не был согласен.

– Роуз, я же вижу, что она меня узнала, – сказал он. – Это она. Внешность она изменила, как могла, но это она. Я же чувствую. Мне бы только ее спросить. Мне бы только минуту…

Я окинула его долгим взглядом и окончательно уверилась: этот не отступит. Он убежден, что Одалия и есть Джиневра, и не успокоится, пока она честно не ответит на все вопросы, – а этого, догадывалась я, Одалия никогда и ни за что не сделает. Мысленно я перебрала длинный список вымышленных историй, которые Одалия скормила мне за время нашей дружбы, подумала и о том, как часто она умышленно вводила меня в заблуждение. И еще мне припомнились Одалия с сержантом, вместе, в глубине коридора. Крошечный огонек негодования, тлевший в груди, вдруг заполыхал пожаром. Глядя в лицо Тедди, все еще покрытое легким персиковым пушком и типичными для юного мужчины прыщами, я поняла, что приближаюсь к очередной развилке.

– Вот что я сделаю, – сказала я наконец, приняв решение, и достала из сумочки карандашик и листок. – Мне пора возвращаться, – продолжала я, аккуратнейшим почерком записывая адрес и краткие инструкции. – Но вот. Держите. – И я вручила листок Тедди.

Я оставила его на тротуаре – он так и застыл, уставившись на мою записку, а я уже шагнула на первую ступеньку крыльца.

– Спасибо! – крикнул он мне вслед, справившись с растерянностью. – Спасибо, Роуз.

Я застыла на полпути.

– Не за что, – пробормотала я.