Другая музыка нужна

Гидаш Анатоль

— Наша союзница Германия попросила Бельгию пропустить войска…

— Чьи войска?

— Войска…

— Немецкие войска. Иначе непонятно…

— Понятно, — скучно отвечает девочка и продолжает: — В борьбе с французской и английской армией Германия должна безотлагательно…

Иначе чем «безотлагательно» она ни за что не скажет. Мартона коробит само это слово. Ему кажется: взяли хорошее, благозвучное, плотное слово, запихали в мясорубку, и теперь из нее выползает это длинное «безотлагательно» и, извиваясь змеей, забивается ему в уши. Он

поправляет на «непременно», «немедленно». Но успеха не достигает. Теперь Мартон сердится уже не на само слово, а на Илонку: «Ну что она попусту время тратит!» Девочка не протестует, но по-прежнему назло своему домашнему учителю говорит «безотлагательно». Она не сдается. И вдруг, запнувшись, опять обрывает ответ, словно ей доставляет удовольствие сердить своего молодого наставника. «А с Бельгией пусть делают что хотят!»

Мартон в отчаянии повторяет:

— Правительство Бельгии отвергло рыцарское предложение императора Вильгельма, и поэтому военное командование Германии вынуждено было… И Германия не виновата… А теперь повторите, пожалуйста, ведь это так просто…

Пока Мартон говорит, девочка разглядывает обложку учебника географии, царапает ее ноготком указательного пальца. Губки у нее надуваются, выражение лица становится другим. Илонка превращается вдруг в малышку, почти в первоклассницу. Но когда Мартон кончает с «рыцарским предложением императора Вильгельма», Илонка вздыхает, смотрит на мальчика, и она снова прежняя.

— Почему вы не слушаете? — спрашивает Мартон.

— Слушаю, — отвечает Илонка и выпрямляется на стуле. — Повторите еще раз, — просит она мальчика и улыбается, но только мгновенье, покуда Мартон не начинает сначала. Тогда Илонка смотрит опять куда-то мимо его головы.

Наконец с Бельгией покончили. Лицо Илонки озаряется вдруг, как будто с лампы сняли цветной абажур, голубые глаза сверкают, и Мартон решает повременить со вторым вопросом, хотя и правительство и инспектора учебного округа считают его очень важным: «Как в древности Герострат поджег из тщеславия храм Дианы Эфесской, так и Карл Либкнехт из одного только тщеславия голосовал против военных кредитов…»

Урок закончился. Илонка складывает книги и тетради. Два или три раза скрывается за дверью своей комнаты и, чтоб оттянуть время, каждый раз уносит только часть своих учебников. Крутится, вертится, исчезает за дверью, появляется вновь и, наконец, садится.

— Илонка, — спрашивает Мартон, — о чем вы думали вчера после того, как я ушел от вас?

— Ни о чем, — отвечает девочка.

Мартон становится внезапно глупым и беспомощным, он не знает, как продолжить разговор, а главное — как подойти к «тому».

— А… а о чем вы думали перед тем, как я пришел?

— Я складывала тетрадки, потому что вы не любите беспорядка, — отвечает Илонка, украдкой наблюдая за Мартоном.

«Получил?..» — спрашивают ее синие глаза и, словно споря с черными волосами, сверкают, сияют еще ярче.

Так как главный разговор не удается, Мартон начинает страстно доказывать —

другого выхода у него нет — необходимость любви к порядку. Говорит, говорит, пока не замечает, что Илонка опять не слушает его, опять смотрит в окно. Мальчик запинается и прекращает «лекцию». С горя забывает даже про ту невинную хитрость, с которой начал.

— И… и… вы не думали о том, что я приду, что я буду у вас? Не ждали меня? — вырывается у него вдруг.

— Ждала. Я же знала, что у меня урок.

Мартон опускает голову.

2

Ему-то ведь невдомек, что Илонка после первой же недели знакомства рассказала о нем своим подружкам прямо в коридоре школы. «Девочки! Девочки! Поклянитесь!», «Нет, нет, все-таки не скажу!», «Секрет!», «Еще раз поклянитесь!» А потом тихо, так что девочки почти ничего не расслышали и Илонке пришлось повторить, сказала:

— Мой до-маш-ний у-чи-тель влю-бился в ме-ня!

И не то чтобы сказала, а только ее детские губы двигались, и одновременно с ними шелестели губки ее подруг, а глаза — черные и карие, большие и огромные, — все шире раскрываясь, смотрели на Илонку.

Девочки еще теснее придвинулись к ней.

— И признался в этом? А когда? А как? — посыпались вопросы. И девочки зашелестели, как молоденькие колоски вокруг василька.

— Признался… То есть не признался… Он только все про музыку говорит да про поэзию.

— Это все равно что признался, — прошелестел пухленький колосочек, самая маленькая девочка, сунув большой палец в рот.

— Нет, меньше, — строго возразила самая высокая из них.

— Не меньше, — зашуршал опять пухлый колосок.

— А он красивый? — спросила вдруг третья и залилась румянцем.

Лицо у нее горело, в черных глазах выразилось такое же удивление и волнение, с каким девочки, впервые надев взрослое платье, бросают на себя взгляд в зеркало.

— А он красивый?

— Не знаю… Еще хорошо не разглядела… Очень красивый!

И девочки так тесно сдвинули головы, что чувствовали дыхание друг друга.

— А как его зовут?

— Мартон.

— Мартон? — Каждая из них тихонько попробовала его имя на кончике языка.

— Сколько ему лет?

Илонка хотела было сказать правду: «пятнадцать», но передумала.

— Шестнадцать.

— Только? — воскликнула девочка с пылающими щечками. — Только?..

— А сколько же тебе надо? Двадцать пять?

— Не-е-ет! Двадцать пять — уже старый. Но восемнадцать…

— Не беда, что и шестнадцать, — прошелестел пухлый колосок.

— Не беда, конечно… если…

— А кто его отец? Из какой он семьи? — строго спросила высокая девочка, изображавшая из себя осторожную мамашу.

— Это не важно.

— Очень даже важно!

— Нет, не важно, — прошептала толстушка и опять сунула в рот большой палец.

— А ты познакомишь его с нами?

Илонка кинула взгляд на девочку с пылающими щечками.