Другая половина мира, или Утренние беседы с Паулой
Шрифт:
На ней цветастая блузка с воротником-стойкой. В ушах клипсы. На груди эмалевая рыбка. Подбородок хищно выдвинут вперед.
Старики, говорит она, в прошлом много выстрадали.
Под окном бегонии. В комнате ветка сирени и запах мастики.
Вы слишком молоды и не помните, продолжает она.
Да, соглашается Паула, мои воспоминания начинаются с денежной реформы [23] .
В общем, нельзя сказать, чтобы у наших подопечных с возрастом уменьшались культурные запросы, но вот живость
23
Денежная реформа была проведена в Западной Германии в 1948 г.
Я знаю, отвечает Паула, терпеливо, упрямо. Потом рассказывает о советнике по культуре, о своих полномочиях. Нет, качает головой директриса, муниципалитет меня пока не информировал.
Вы не думайте, я ничего вам не навязываю, говорит Паула. Просто вношу предложение, и все.
Провожая ее к двери, директриса рассуждает о Фонтане, которого время от времени перечитывает.
Руки у нее такие же хищные, как подбородок. Паула исчезает в ее когтях.
Мой муж, сообщает директриса, был пастором. Мы приехали сюда в тридцать пятом, из Шлезвига.
Тоскуете по небесному простору? — спрашивает Паула.
В войну она так намучилась, рассказывает пасторша: и дочку потеряла в первые же дни, и угля не было, а тут еще беженцы весь дом заполонили.
До неба ли тут?
У молодых, говорит она, сил хоть отбавляй.
Паула смотрит, как Феликс в ее тесной кухоньке принимается чистить овощи.
На что ты, собственно, рассчитывал, когда ехал сюда? — спрашивает она.
Он повязал ее фартук с таблицей калорий на животе и фруктовым орнаментом. Этот фартук Пауле подарила сестра на новоселье. Она прислушивается к кухонному шуму, к плеску воды, бегущей по зеленому луку и моркови, к стуку ножа, режущего картофель и луковицы.
Твоя страна, говорит он, дольше моей сражалась со смертью… А дома меня в кухню не пускают, замечает он немного погодя. Сама Паула стряпать не любит, хотя чужое кулинарное искусство приводит ее в восхищение.
У вас, у немцев, писал он, наверное, все мысли аккуратно разложены по полочкам.
Ночи, когда он приехал, и вправду были светлые — лето как-никак.
Феликс натирает оттаявшего цыпленка чесноком. Руки его до утра сохранят этот запах. Паула внушает себе, что ей это совершенно безразлично.
Осталось добавить в суп шафрана.
И украсить салат консервированными сардинами и ломтиками крутого яйца.
Ностальгия? — спрашивает Паула.
Ностальгический обед, отзывается Феликс. Пока не настоящая ностальгия.
Отгоняет тоску?
За обедом он кладет ей в суп две полные ложки гофио, рассуждает об Испании.
Паула ничего почти толком не знает. Франкистская диктатура ее не коснулась.
По-твоему, выходит, вся
Легко сказать, отвечает Феликс, это вы тут за тридцать лет привыкли к демократии.
Фантазер, говорит Паула, все в облаках витаешь?
Ты никогда не сталкивалась лицом к лицу с насилием, говорит он, и ей чудится, будто весь мир тяжким грузом давит ему на плечи.
Даже об изнасиловании знаю только понаслышке, нарочно бросает она, чтобы остудить его пыл. Твоя горячность просто пугает меня.
В угоду Пауле он сбрызнул цыпленка коньяком. А хладнокровия нет и в помине, он горячится все сильнее.
Они пытали узников в тюрьмах, всего за два месяца до смерти Франко расстреливали осужденных, не оставляя им никакой надежды на пересмотр приговора.
Слушай, говорит Паула, тщетно пытаясь проглотить кусок, ну почему надо непременно рассказывать о таких вещах за едой?
Будь он старше, он бы волей-неволей контролировал свои поступки. Годы притупляют чувства. Естественный износ.
Доверие за доверие. Советник положил руку Пауле на плечо. Они стоят у входа, возле статуи матери с ребенком. Прохожие один за другим спешат мимо витрин сберегательной кассы, точно автоматы.
Нам бы следовало кое-что обсудить. Первым делом надо заручиться поддержкой, а уж потом браться за осуществление нашего замысла. Иначе мы только создадим себе неприятности. А кому это нужно?
Рука, лежащая на плече Паулы, влажная, хотя жара к вечеру спадает.
Такого зноя, говорят, не было лет сто.
Он застал Паулу врасплох. Неслышно подошел сзади, как раз когда она запирала стеклянную дверь. Фельсманша до смерти обрадовалась, по ней видно.
Вы слишком нетерпеливы, продолжает он. Всему свое время. Не стоит забегать вперед начальства. Не дай бог, рассердится.
Мы что же, так и будем здесь стоять? — говорит Паула.
Он убирает руку.
Машина его на стоянке, там же, где машина Паулы; двор сплошь залит асфальтом. Паула почти не слышит шагов советника, а ведь он идет рядом.
Долго ли мне еще ждать? — спрашивает она.
В таких делах сплеча не рубят. Паула открывает дверцу машины, кладет сумку на заднее сиденье.
Вы не думайте, я не забыл, говорит он. Пока можно заняться другими мероприятиями. Мы ведь как будто намечали провести летом первые писательские чтения?
Летом? Паула опускает боковое стекло.
Я хочу сказать… Вы же не откажетесь от этой привилегии. Кстати, вам известно, что у нас в муниципалитете есть настоящий поэт? Он и родом отсюда, и живет здесь, и чины имеет. Неплохо для начала, а?
Мы работаем не ради галочки в отчете, тут нужна серьезная подготовка, отвечает Паула, садясь в машину.
И все-таки обдумайте мое предложение, говорит коротышка советник, прежде чем захлопнуть дверцу, которую Паула вообще-то хотела закрыть сама. Я слыхал, обер-бургомистр, как патриот родного города, согласен выступить безвозмездно.