Другая жизнь. Назад в СССР
Шрифт:
— Ты точно журнал «Коммунист» читал? У меня его отец выписывает. — Такая муть.
— Читал. И ничего не муть. Если знать, что читать.
Тогда я не понял, что учудил на уроке и мы со Шведом отлично провели время, играя в морской бой. Лишь на перемене мне стало понятно, что я, отвечая по теме, выдал то, что у меня появилось в голове вчера. Чужие мысли. Понял, остановился и пропустил удар от Балдина Сашки, с которым мы что-то зацепились языками и решили подраться.
Так-то я совсем не был драчуном. Побаивался я драк, хотя рос крепким и сильным. Да и самбо занимался с шестого
Машинально я выбросил в его сторону классическую двойку и попал ему в горло. Он захрипел, схватился за шею, отшатнулся от меня, обозвал дураком, и отошёл. Добивать его я не стал, потому что смотрел на свои плотно сжатые кулаки с не выбитыми большими пальцами. Я чётко помнил, что после этой драки у меня всю жизнь болели большие пальцы, потому что я их тогда выбил. Или теперь? Теперь не выбил. Они торчали у меня во время ударов в стороны и я ими зацепился как раз за Сашкин подбородок, так как «тупо» промазал, не попав ему в челюсть. Сейчас не торчали. И потому были целы.
— Охренеть! — подумал я.
А ведь они, эти выбитые тогда — сейчас пальцы помешали мне выиграть первенство «Динамо» в городе Ташкенте, на которое я ещё поеду в этом году.
— О, как? — удивился я. — Откуда я это знаю? Тренер ещё не объявлял. В феврале это будет.
— От верблюда, — всплыла чужая мысль.
Я очень боялся шизофрении. У нас дома была, как я уже говорил, «Краткая медицинская энциклопедия» и мы с пацанами периодически изучали её, сбегая со школьных уроков. Так вот, как-то мы, в классе седьмом, пытались понять, что такое «шизик» и «шизоид». Так нас обзывали некоторые «продвинутые» девчонки. Термин сначала был найден в словаре русского языка Валеркой Лисицыным, а потом в моей энциклопедии. Тогда мы стали более осмысленно обзывать «обзывалок».
Спрятав чужие мысли, я убедился, что с Балдиным всё в порядке. Девчонки, обозвав меня «фашистом», завели его в класс, и сюсюкая, подвергли медицинскому осмотру и предложили Сашке намазать горло йодом, или зелёнкой. Но он, увидев бутыльки, сразу перестал хрипеть, вырвался и убежал.
А я продолжал пялиться на плотно сжимающиеся в кулаки и разжимающиеся в плоскую ладонь, пальцы. При сжатии кулака пальцы аккуратно складывались, начиная с крайних фаланг, как у робота. При полном разгибании пальцев ладонь становилась похожей на кинжал или наконечник копья.
— Ты чего, Мишка? — спросил Андрей Давлячин. — Ловко ты его! Раз, два! И всё! А из-за чего вы с ним?
— Фиг знает? — пожал плечами я. — Он что-то про мой ответ по истории сказал неприятное. Я не понял, но… Что-то гадкое. Таким тоном… Бе-бе-бе…
Я скорчил «рожу».
— Вот я и сказал ему, что «щас впорю, пойдём выйдем». Он: «это я тебе впорю». Я говорю: «Ну впори». Он впорол, а я ему следом двойку.
— А в горло зачем? Мог убить!
— Не-е-е… Туда не убьёшь. Очень для этого надо сильно
— Кто это сказал?
— Я.
— Так ты же не попал?
— Зато — нокаут. Но вообще-то он должен был опустить подбородок. Горло всегда защищают. Он совсем драться не умеет.
— А ты, смотрю, поднаторел. На бокс, что ли ещё ходишь?
— Да, ну! Окстись! Мне ещё бокса не хватало. Так… С батей. У меня и перчи боксёрские есть.
— О! У меня тоже есть! Может вместе?
— Андрюш, ну где?
— Можно после уроков в классе заниматься.
— Офигел? В школе после уроков оставаться? В секцию запишись.
— Не-е-е… Я ходил. Там лупцуют. Тренер не смотрит, а старшаки дубасят по башке. У меня потом голова месяц болела.
— У нас на самбо тоже так. Старшаки младших терзают. Пошли, говорят, бороться, а сами приёмы свои на них отрабатывают и об ковёр лупят.
— Так ты сам, вроде старшак…
— Есть и старше меня и здоровее. Уже поменьше стали приставать, а было тяжко. Но надо, Андрей, выстоять. Потом отцепятся.
— Не… Не пойду в бокс. Сам буду.
— Протяни верёвку и качай маятник. Нырок — два удара, корпус — голова. Нырок — два удара, голова-корпус. Нырок с шагом назад — два удара, корпус — голова. Нырок с шагом вперёд — два удара, голова — корпус.
Говоря, я показывал, как надо нырять и бить. И получалось у меня так ладно, что все вдруг перестали дурачиться и уставились на нас с Андрюхой. Вернее — на меня, топчущегося вокруг Давлячина и наносящего удары в воздух, но в максимальной близости от его тела.
— Ты что? Ты что? — наконец выдавил Давлячин.
Он тоже топтался, только не понимал, куда ему бежать, потому что я был везде.
— Шелест совсем озверел. Вот историчка довела! С дуба рухнул? На людей бросаешься!
Это вызверилась на меня Танька Зорина. Она смотрела на меня дико сощурив глаза, а на лице её поступили белые пятна. Она ещё и слегка шепелявила и звучали её слова, как шипение змеи.
— Ты что, Танюша, это мы отрабатываем. Показываю твоему Андрею, как боксировать надо. Чтобы он тебя смог защитить.
— Ка… Ка… Какому, «моему»? — задохнулась от гнева Зорина. — Ты ду… дурак, Шелест?!
Девчонка вбежала в класс, схватила портфель и рванула по рекреации.
— Чего это она? — ошарашено спросил я Давлячина.
— Дал бы я тебе сейчас в харю, да здоровый ты больно! — выдавил белый, как мел Андрюха, а я вспомнил, что они станут «официально» дружить с Татьяной только к концу девятого класса.
— Андрюш, Андрюш, извини! Млять! Не хотел!
Я взял его за руку.
— Ты, мудак, всё испортил! — раздражённо сказал он и попытался выдернуть руку.
Раздался треск и у меня в руках остался его рукав.
— Бля-я-я! — вырвалось у меня.
— Вот, точно — мудак! — громко сказал Андрюха и влепил мне по лицу неплотно сжатым кулаком левой руки. Послышался громкий хруст. Я вспомнил, что у Андрюхи позднее оказалась какая-то болезнь с хрупкими костями.
— А-а-а! — заорал он, и схватился голой правой рукой, смешно торчащей из рубашки без рукава, за предплечье.