Другая жизнь. Назад в СССР

Я не помню, когда ЭТО началось, но чётко помню тот момент, когда я вдруг резко понял, что помню то, что помнить не должен и знаю то, что никогда не изучал и даже не читал. Это произошло в тот день, когда декабрьским вечером одна тысяча девятьсот семьдесят шестого года к нам домой пришли незнакомые люди (худощавый, представительный мужчина лет сорока, одетая в драповое пальто с лисьим воротником и такой же шапке женщина и девочка лет пятнадцати.

Они пришли покупать у нас «Большую советскую энциклопедию». Это было собрание из множества

томов от «А» до «Я». Хотя нет, до буквы «я» мы их ещё не выкупили. Каждый том стоил по два с половиной рубля, а мы были ещё подписаны на приложения к журналам: «Вокруг света» — «Искатель», «Сельская жизнь» — «Подвиг», «Юный техник» — «Для умелых рук», «Работница» — «Выкройки».

Родители выписывали много журналов, а это стоило не малых денег. Плюс были подписки на настоящие книги-многотомники. У нас уже стояли на полках и Агния Барто, и Леонид Пантелеев, и Шолохов, и Корней Чуковский. Папа даже полки для них сделал из досок и трёх нержавеющих трубок. В досках из ДСП просверлил отверстия под диаметр трубок, покрыл из лаком. В трубках он просверлил отверстия для фиксаторов, сделанных из электродов по нержавейке. Папа работал сварщиком… Трубки крепились к потолку и полу путём винтовых распорок, наподобие домкратов. А проще сказать –гаек, приваренных к торцам трубок и вставленных в них болтов. Удобная была конструкция.

Книги сейчас ценились на вес золота. Это был, своего рода, золотой семьи запас, который можно было легко продать, если вдруг стали нужны деньги. Видимо деньги нашей семье стали нужны и мы продали и книги, и саму подписку на них.

Мне Большая Советская Энциклопедия нравилась. Из неё можно было списать доклад на любую тему, что я и успешно делал в восьмом классе. Была у меня ещё и «Детская энциклопедия» из которой тоже можно было почерпнуть многое, но «БСЭ» — есть «БСЭ». Были у нас ещё «Химическая энциклопедия» и «Краткая медицинская». Последний трёхтомник был вообще «бомбой» для неизбалованного сексуальным «просвещением» советского подростка.

Чтобы помочь покупателям унести все книги сразу, мы сложили их стопками, завернули в газеты, перевязали проволокой — проволоки на свалке, что когда-то находилась прямо перед нашим домом было завались, а папа был ещё когда-то и радистом, поэтому к ней относился с пониманием её нужности — оделись и пошли провожать, ожив большую часть книг на детские санки. Ещё в том году я катался на них, а в этом как-то уже было неудобно.

— Одевайся, поможешь, — сказал отец и я моментально собрался.

Вот когда мы вышли на улицу и я увидел в свете фонарей падающий пушистый снег, тогда-то я и понял, что это со мной уже происходило. Когда-то очень давно. Я даже вспомнил имя этой девочки, имя её матери и имя её отца. Хотя они себя не называли. Мало того, я даже знал, где они живут, потому что точно помнил, что не раз бывал у них дома. Бывал в какой-то другой жизни. Осознал я всё это тогда, когда мои родители перевязывали книги, а я смотрел на девочку и по моей спине вдруг потекли струйки холодного пота. Я сильно испугался, что у меня вдруг «поехала крыша».

Девочке, как я сказал, было, и это я знал точно, пятнадцать лет и звали эту девочку Света. Она на мой взгляд была очень симпатичной.

И на тот взгляд, и на этот. Но теперь я вдруг оценил её не как «ни разу не целованный мальчишка», а как зрелый мужчина, видавший, как говорится, «виды».

Её светлые, как выжженный на солнце песок, волосы были прикрыты вязаной из красного мохера шапочкой, лежали вьющимися локонами на цегейковом воротнике короткого драпового пальтишка в серо-красную клетку с поясом и красной пластмассовой пряжкой. Я знал эту пряжку «как облупленную», ведь не раз расстёгивал этот пояс. Знал и воротник, с которого не раз стряхивал снег.

Видимо на моём лице, пока я её рассматривал, что-то было такое, что она молча, внимательно и чуть нахмурившись наблюдала за мной до того времени пока все вышли на улицу.

— Куда идти? — спросил отец.

— На Сахалинскую сорок пять.

И я, как и когда-то давно, подумал:

— Это, где Городецкие живут.

Я и сейчас так подумал, и когда-то давно так подумал.

— Блин, что за фигня? — подумал я и скривился, как от зубной боли. — Откуда эти воспоминания?

Городецкие: мой тренер по самбо Георгий Григрьевич, его жена и два сына — Колька и Валерка — жили в пятьдесят девятом доме в первом подъезде, а эти, э-э-э, Чарусовы — в последнем, но впереди стоящем, доме. То есть рядом.

Взяв две связки книг, сваливающихся с санок и развернувшись в сторону улицы я подумал:

— Тяжёлые, блин, связки.

И прикинул, что идти далеко, а верёвка уже режет пальцы. Хотел было вернуться в квартиру, но тут мама подала мне тряпку и сказала:

— Давай обмотаем верёвку. Далеко ведь нести.

И тут я вспомнил, что и это уже было. Я стоял и смотрел, как мама наматывает тряпку на верёвку, делая удобной «ручку» и мне вдруг стало ещё страшнее. Мне показалось, что я точно сошёл с ума. Ведь мне вдруг открылась вся перспектива и история наших со Светланой отношений. Отношений, мать их, которых ещё не было.

Чтобы унять дрожь в ногах, я двинулся вперёд вверх от нашего дома на Космонавтов тринадцать до остановки «Энерготехникум». Так получилось, что шли мы парами. Впереди счастливые обладатели энциклопедии родители Светланы — Чарусовы, за ними мои родители, а следом мы со Светланой. Светлане достались санки. Они скользили легко, и казалось, что это была самая необременительная ноша.

Шёл снег, тротуар был не убран, мы шли осторожно и молча почти до середины подъёма. Девушка была совсем невысокого роста. Наверное, меньше метра пятидесяти. Я же уже «вымахал» больше метра семидесяти, а потому она мне показалась воробышком, или синичкой. Как и тогда, кстати.

— Когда, тогда? — подумал я и спросил, надеясь на то, что ошибаюсь, что «вспомнил» её имя правильно. — Меня зовут Миша, а тебя?

— Света, — сказала она, и я едва не потерял сознание от ужаса, от понимания начала конца. Чего я боялся? Я боялся того, что помнил то, что помнить не должен. То, что ещё не произошло, но произойдёт обязательно. Я вдруг, словно вспышкой, увидел свою судьбу от начала и до конца. До конца, мать его. Моего конца жизни. А мне, на минуточку, сегодня пока шестнадцать и я совсем не хочу помнить о смерти. Моменто море, какое-то.