Другая жизнь
Шрифт:
– Я бы с удовольствием, солнышко, – сказал он, поспешно застегивая пуговки на трусах, – но ты же знаешь, что сказал врач.
Он чувствовал, как Кэрол внутренне напряглась и опустила руки. Увлекая ее в спальню, Джексон едва сдерживал внутреннюю дрожь. Неужели настал момент, когда следует признать, что тюбик «Колгейта» окончательно опустел.
– Не все кожные заболевания заразны.
– Ну, ведь это-то заразно. – Ему было немного не по себе, словно он плохо продумал все вопросы и ответы.
– Я искала в Гугле название твоей болезни. Ни одного совпадения.
– Я же
– Невозможно, чтобы названия заболевания, которое обнаружили у нескольких человек, не было в поисковой системе.
– Может, ты неверно написала.
– Генитальный кортамакриас, так? – Господи, название его ложного скрофулеза до смешного схоже по звучанию с кортомалофрином Хитер, ему ни за что нельзя сдаваться. – У этого слова не так много вариантов написания. Я их все перепробовала.
– Похоже, Ай-би-эм понапрасну платит людям деньги! Она не оценила его шутки.
– Это не объясняет, почему я ничего не нашла. Простая сыпь не может быть настолько опасна. А если все действительно так плохо, тогда мне тем более надо посмотреть. Эта часть твоего тела отчасти и моя тоже.
– Я не могу переступить через мужскую гордость. – Джексон осторожно стянул слаксы, чтобы ненароком не сползли трусы. Они уже растянулись от носки, да и трикотаж был достаточно тонкий. – Мазь мне помогает, просто надо лечиться дольше, чем я предполагал.
– Какая мазь?
– Просто мазь! Господи, к чему этот допрос с пристрастием, когда я всего лишь забочусь о тебе? – Воистину лучшая защита – нападение, смешение ужаса и обиды – для большего эффекта Джексон всплеснул руками. – Мне тоже неприятно спать рядом с тобой обнаженной в трусах. Мне тоже нужен секс. Но я не имею права рисковать твоим здоровьем, да и своим то…
И тут случилось то, что и должно было случиться. Кэрол воспользовалась тем, что он размахивал руками, потянулась и стащила его трусы до колен. Отшатнувшись, она сделала шаг назад и закричала.
Кэрол нельзя было назвать впечатлительной особой; она с легкостью сама могла бы спуститься в подвал с фонариком, чтобы поискать случайно попавшего туда енота, по складу характера она больше подходила для этого, чем муж. Честно говоря, он раньше никогда не слышал, чтобы она так кричала. И очень испугался. Ужас, застывший на ее лице, был связан не с чем иным, как с видом его пениса.
Прежде всего, он был неприятного цвета. Красный, но не того бодрящего розовато-красного цвета, который приобретал в моменты физической активности, а багрянистого, как кусок сырой печени.
Плоть была воспаленной, неправильной формы, желтоватая жидкость сочилась из нее тонкой струйкой. Отвратительный запах стал более отчетливым и быстро распространился по всей комнате. Осознание собственной ущербности вызвало у Джексона тошноту. Отвратительное животное добралось с нижнего этажа до самого верха.
Хуже всего было то, что форма его пениса даже отдаленно не напоминала пенис.
Откровенно говоря, он никогда не был озабочен размерами, как многие мальчики в определенном возрасте. Однажды, когда ему было лет восемь, девочка на игровой площадке увидела, как он писает
– Ой, что это за штука? Какая гадость! – воскликнула она и убежала прочь.
Был и еще один случай, в подростковом возрасте. У него уже начался пубертатный период. Он тогда вышел из душа в раздевалке после физкультуры и слегка замерз. Тем не менее старшие ребята посмотрели на него и не удержались от насмешек: «Похоже, ты засунул в штаны маленькую морковку и пару бобов». После этого к нему накрепко прилипло прозвище «вегетарианец», вполне невинное на первый взгляд, что позволяло одноклассникам избежать наказания за сквернословие и травлю, доведись учителям его услышать. С тех пор слово пенис стало для него синонимом чего-то нелепого и ничтожного. Сколько Джексон себя помнил, собственная пятая конечность казалась ему предательски чужеродной. И это ощущение отстраненности от предмета позволяло ему всячески экспериментировать с ним.
Он никогда не понимал, почему женщины считают его пенис весьма привлекательным – с тонкой сморщенной кожей, шарообразными отвисшими яичками, густо покрытыми волосами, маленькой грибной шляпкой на конце, которая, по его мнению, не имела ничего общего с нормальной мужской плотью. В состоянии покоя он выглядел поникшим и безвольным; в приподнятом настроении нахальным, покачивающимся из стороны в сторону, словно желающим привлечь внимание. Он никогда не верил в искренность симпатии к нему Кэрол; она была по натуре человеком добрым, а посему не вызывающим доверия. Видимо, человеколюбие Кэрол имело свои пределы, поскольку она даже не пыталась скрыть своего отвращения, и у него существовали определенные границы недовольства своим фаллосом. Он предпочитал придерживаться в этом вопросе своей версии.
Комковатая опухоль между ног была похожа на надувные фигурки животных, которые дети любят скручивать из трубок на день рождения. Там, где обычно было утолщение, плоть съежилась, а в узком месте, наоборот, стала неестественно толстой, покрывая всю верхнюю часть. У основания его толстого пениса появились валики, с одной стороны большие, чем с другой, будто выросло третье яичко. Головка казалась маленькой, словно крошечный леденец. Он весь как бы удлинился. Создавалось впечатление, что пенис растет непосредственно из яичек. Открывающаяся картина резала глаз, как надписи на стенах мужского туалета. Воспаленное, раздутое, с сочащейся субстанцией, его мужское достоинство было похоже на гноящуюся конечность, пораженную гангреной, которую врачи во время Гражданской войны ампутировали до основания.
– Что ты наделал? – произнесла Кэрол, едва переводя дыхание.
– Мам? – послышалось за дверью. – Что случилось?
– Хитер, дорогая, возвращайся в постель. Мама просто увидела кое-что и испугалась. Это мышь.
– Ой, я так боюсь мышей! Вдруг она заберется ко мне в кровать!
– Нет, милая, эта мышь не тронет ни тебя, ни маму, это уж точно. Знаешь, это оказалась совсем и не мышь. Просто носок. Свернутый и вонючий носок, но я не смогла сдержаться. Извини, что напутала тебя. Иди спать.