Другие тени Земли

Дэлани Сэмюэль Р

Наутро его разбудила мысль о неоплаченных долгах.

— Роботы все еще здесь, — сказал он. — Они не ушли. Да и с чего бы это? Даже если во всем городе замрет жизнь, никто ведь не прикажет роботам угомониться.

— Наплюй на них, — сказала Кэрол.

— Что я и делаю. Но не могу же я наплевать на долги. Расплачиваться-то все равно придется.

— Ты же работаешь! У тебя будут доходы.

— Ты знаешь, сколько я должен? — поинтересовался он. — Почти миллион. Если в течение года я буду создавать по скульптуре в неделю и продавать их по двадцать кусков за каждую, я сумею расплатиться со всеми. Но я не могу работать с такой скоростью, да и рынок не сможет поглотить столько Мюллеров, а Пит, определенно, не

станет покупать их все в счет будущей продажи.

Он отметил, как потемнело лицо Кэрол при упоминании о Пите Кастине.

Он сказал:

— Знаешь, что я сделаю? Сбегу в Каракас, как и собирался до всех этих фокусов с памятью. Я буду работать там и переправлять все, что сделаю, Питу. Возможно, года за два — три я сумею расплатиться с долгами по сто центов за доллар и спокойно вернуться сюда. Как ты думаешь, это возможно? Я хочу сказать, если смоешься в оазис, неужели тебе на всю жизнь забьют все кредиты, даже если ты потом заплатишь все, что должен?

— Не знаю, — ответила Кэрол как-то издалека.

— Надо будет узнать попозже. Главное — что я снова работаю, и должен отыскать местечко, где меня не будут дергать. А там я со всем расплачусь. Мы ведь едем в Каракас вместе, так?

— Может, мы никуда и не поедем, — ответила Кэрол.

— Но как же…

— Ты ведь собирался сейчас работать?

Он принялся за работу, составляя при этом мысленный список кредиторов и мечтая о том дне, когда каждое имя будет перечеркнуто жирным крестом. Когда он почувствовал голод, он вышел в гостиную и обнаружил там мрачно сидящую в кресле Кэрол. Глаза ее покраснели от слез.

— Что случилось? — спросил он. — Не хочешь в Каракас?

— Пауль, пожалуйста… давай, не будем об этом…

— У нас действительно нет выбора. Ну, то есть, если только мы подберем другое место. Сан-Паулу? Спалато?

— Не это, Пауль.

— Тогда что же?

— Я начинаю вспоминать.

Воздух отхлынул, и он очутился в пустоте.

— Ох… — выдохнул он.

— Я помню ноябрь, декабрь, январь. Твои сумасшедшие поступки, обязательства, финансовую путаницу. Наши скандалы. Ужасные скандалы.

— Господи.

— Развод. Я помню, Пауль. Это началось еще той ночью, но ты был так счастлив, что мне не хотелось ничего говорить. А утром все стало еще яснее. Ты так ничего и не помнишь?

— Начиная с октября, — ничего.

— А я помню, — произнесла она потрясенно. — Ты ударил меня, ты знаешь это? Ты укусил мои губы. Ты швырнул меня так, что я ударилась о стену вот здесь, и ты бросил в меня китайскую вазу, и она разбилась.

— Господи!

— И то, как был со мной ласков Пит, я тоже помню, — продолжила она. — Мне кажется, я почти помню, как выходила за него, как была его женой. Пауль, мне страшно. Я чувствую, как все в моей голове встает на свои места, и мне страшно, словно это мой мозг тогда разбился. Мне было так хорошо эти несколько дней, Пауль. Мы словно снова были молодоженами. Но теперь вся ожесточенность возвращается на свое место, вся ненависть, вся скверна — все вновь оживает во мне. Я так плохо поступила с Питом. Мы с тобой, пятница, дверь, захлопнувшаяся за ним… Он вел себя как настоящий джентльмен. Обстоятельства таковы, что он спас меня, когда мне было совсем невмоготу, и я кое-что должна ему за это.

— Что ты собираешься делать? — спросил он совсем тихо.

— Мне кажется, я обязана вернуться к нему. Я его жена. Я не имею права оставаться здесь.

— Но я совсем не тот, кого ты ненавидела, — запротестовал Мюллер. — Я старый Пауль. Тот, каким я был в том году и раньше. Тот, кого ты любила. Я избавился от всей этой дряни.

— А я нет. Пока. Они умолкли.

— Мне кажется, я должна вернуться, Пауль.

— Как хочешь.

— Мне кажется, я должна. Я желаю тебе только хорошего, но оставаться здесь я не могу. Это повлияет на твою работу, если

я снова уйду?

— Пока не знаю.

Она еще раза три или четыре повторила, что ей кажется, что она должна вернуться к Кастину. В конце концов, он любезно сказал, что если она так считает, он не смеет ее задерживать, и она ушла. Он полчаса слонялся по дому, который снова сделался таким ужасающе пустым. Он едва не пригласил ради компании одного из роботов. Однако, вместо этого он принялся за работу. Работа пошла на удивление хорошо, и спустя час он и думать забыл о Кэрол.

* * *

В воскресенье Фредди Монсон сделал перевод кредита и ухитрился положить большую часть ликвидных бумаг на свой старый счет в Лунном Банке. Поближе к вечеру он пошел на пристань и нанял трехместную летучку, принадлежащую рыбаку, рискнувшему потягаться с законом. Они взмыли над берегом, не зажигая огней и пересекли побережье по диагонали, через некоторое время приземлившись несколькими милями севернее Беркли.

Монсон взял такси, на котором добрался до Оклендского аэропорта и сел там- на двенадцатичасовой ракетоплан до Латинской Америки, где, после многочисленных переговоров, в которых он дал полную волю фантазии, купил себе место на луннике, стартующем в десять часов утра. Он провел ночь в зале ожидания космопорта. У него не было с собой ничего, кроме одежды, надетой на нем. Вся его великолепная обстановка, все картины, костюмы, скульптуры Мюллера и все прочее осталось дома и могло быть продано, чтобы предотвратить возбуждение против него исков. Все равно плохо. Он знал, что на Землю ему уже не вернуться — ни в том случае, если придет ордер на арест, ни в том случае, если ему будет совсем невмоготу. Хуже некуда. Здесь столько времени было так хорошо. Кому понадобилось сыпать в водопровод эту дрянь? У Монсона была одна опора. Одно из положений его философии гласило, что рано или поздно — независимо от того, насколько четко вы планируете свою жизнь — судьба разверзает у вас под ногами бездну, и вы падаете в неизвестное и малоприятное нечто. Теперь он знал, что так оно и есть. По крайней мере, с ним.

Дело дрянь. Он думал о том, есть ли у него шансы начать все снова. Есть ли вообще на Луне нужда в биржевиках?

* * *

Обращаясь в понедельник вечером к населению, командор Браскет сказал:

— Комитет Общественного Спасения рад довести до вашего сведения, что все худшее позади. Как, несомненно, уже обнаружили многие из вас, память начинает возвращаться. У некоторых процесс восстановления протекает быстрее, у других медленнее. Завтра с шести утра вновь начинают работать маршруты до Сан-Франциско. Снова начнет работать почта, и дела войдут в свою обычную колею. Уважаемые граждане, мы еще раз продемонстрировали истинно американский дух. Наши праотцы могут радоваться, глядя на нас! Как умело избежали мы хаоса, как дружно сплотились мы, помогая друг другу в час, который мог бы стать часом развала и отчаяния.

Доктор Брайс просил меня напомнить вам, что те, кто до сих пор страдает серьезными нарушениями памяти — особенно те, кого мучает потеря самосознания, — у кого нарушились жизненно важные функции организма или произошло еще что-то серьезное — должны сообщить об этом в дежурное отделение Флетчеровского Мемориала. Там вам будет обеспечено надлежащее лечение и компьютерный анализ для тех, кто не может найти свой дом и свою семью. Повторяю…

Тим Брайс подумал, что лучше бы старому командору не садиться на своего конька — рассуждения об истинно американском духе, особенно с учетом того, что в следующей же фразе он приглашал оставшихся жертв амнезии в больницу. Впрочем, протестовать было бы просто немилосердно. Старый космический волк трудился в поте лица оба эти дня в качестве Голоса Кризиса, и некоторые патриотические отступления вряд ли смогли бы принести какой-либо вред.