Другой Париж: изнанка города
Шрифт:
– Митинг-то хоть санкционированный?
– А то! – довольно хмыкнул Леха. – Непросто, конечно, но вполне реально. Демократия, понимаешь.
– А бомжи только русские будут?
– Не, всякие, каких наберут, наверно, еще украинцы, молдаване, поляки. Тут главное с законом не вляпаться – это не Россия. Я за рекрутинг русских и эсэнговых в Париже отвечал. Их там как собак у Павлова – немерено! Вот, три автобуса битком везу.
– Наверно, платят хорошо… – предположил я. – За такую-то вонючую работу.
– Да ну их! – скривился Леха. – Жмоты, платят, но не то чтобы очень. Раньше и получше бывало. Но хорошо, хоть вообще
– Хорошее дело.
– Слушай, как же ты все-таки на того парня похож! – проглотив очередной стакан виски, вздохнул Леха. – Просто одно лицо.
– Что за парень-то? Ты расскажи, мне в принципе по фигу, мы с тобой не увидимся больше никогда. Завтра митинг пройдет – и тю-тю. Я – в Париж, ты – в Москву или на теплые острова.
– Да работал я раньше в разных СМИ журналистом. Несколько раз мотался по «горячим точкам». Съемки «как надо» для центральных каналов постановочные, все такое. В Чечне встретили группу наших ребят, тоже журналистов. Стрингеров. Без всяких документов и разрешений работали. Добывали реальную информацию для западных агентств, хотя им там препоны разные чинили, ну, ты понимаешь. Среди них был один, похожий на тебя. Материалы собирал по пыткам мирных жителей. Я ему сказал тогда по-дружески, чтобы он не лез в это дело – ничем хорошим не закончится. Эти стрингеры нам здорово помогли на месте. Мы уже почти все отсняли и готовились уезжать, джип наш стоял под парами. А тут приключилась какая-то шальная перестрелка. У этого парня, стрингера, было при себе оружие. Он несколько минут отстреливался так круто, профессионально. Второго парня, по-моему, сразу убили. А тот, который на тебя похож, стрелял, нас прикрыл, пока мы к бронированному редакционному джипу бежали. Растерялись все, испугались. Я вообще впервые такое видел. Водитель наш орет: лезь в машину, Леха, скорее!..
– И что дальше? – К этому моменту я точно понял, почему лицо организатора митинга показалось мне знакомым.
– Того стрингера ранили, он упал. Он был жив, я точно помню. Но в нас еще стреляли… В общем, мы запрыгнули в джип и уехали. А он там лежать остался… Не знаю, что с ним было дальше. Мы той же ночью в Москву улетели. Я за тот сюжет премию получил еще. Вроде забылось все. А увидел тебя – и вспомнил… даже сейчас страшно.
– Еще бы… – Я тоже налил себе еще виски. – Раненых журналистов берут в плен. Иногда их пытают, делают рабами, заложниками, даже убить могут. Редко кому удается бежать. Это почти чудо. Но память на всю жизнь остается.
– Давай сменим тему! – взвился Леха как ошпаренный. – Столько лет прошло, не хочу ничего вспоминать. И что я вообще тут с тобой болтаю! Ты же вообще бомж.
– И что с того? Не человек, что ли? Это те, кто в Чечне по журналистам стреляли, не люди.
Леха заглотил еще виски, закусил зеленым яблоком.
– Ладно, прости, братан! – приобнял он меня за плечо. –
– Не парься. Я просто клошар по жизни. Не бомж – именно клошар. Ты бы прилег отдохнуть, Леха. Вид у тебя усталый.
– Да. Ты прав, братан. Ты мне очень помог. Можно, я тебя обниму?
– Можно.
Мы обнялись. Совсем захмелевший Леха всхрюкнул и рухнул как сноп на коленки Кате. Она вздрогнула, проснулась и через мгновение, успокоенная, прижалась к Лехе и снова задремала. Я смотрел за огоньками на ночном шоссе. Вспомнил, как меня вытащили тогда после обстрела местные жительницы, две немолодые уже чеченки, у которых пропали сыновья. Они выходили меня, а потом помогли перебраться к своим. После той командировки в Чечню у меня на теле осталось несколько шрамов и совсем не осталось желания писать о войне. Чего уж говорить о душевных ранах…
Утро следующего дня наступило для пассажиров нашего автобуса довольно рано. И для многих явно было тяжелым. Особенно это касалось телевизионной группы. Ребята отчаянно зевали и жадно глотали холодную воду из бутылок. Встрепанная Катя наводила марафет перед зеркалом, одновременно пытаясь призвать дрыхнущего Леху к гражданской ответственности. Похоже, он в этом автобусе больше всех не хотел просыпаться.
Мы умылись на заправке, после чего получили очередной сухой паек и апельсиновый сок.
– Эй, начальник! Водка где? – послышались недовольные возгласы сзади.
– Да будет, будет вам водка! Леха, да вставай же ты! Я с ними одна не справлюсь! Они сейчас на меня набросятся! Что же делать? – истерично восклицала Катя, изо всех сил уже тряся «начальника». Но тот только мычал бессвязно.
– Заберите парня раненого, заберите…
– Ты ему виски влей! – тихо подсказал я Кате.
Девушка испуганно вздрогнула, но последовала моему совету. Это возымело позитивное действие: Леха наконец открыл глаза и более-менее осмысленно огляделся. Похоже, он начал соображать, где находится.
Когда нас привезли в Страсбург на площадь перед зданием Европарламента, там уже было довольно много народу. Прямо на тротуарах лежали, сваленные в кучи, транспаранты, кастрюли и лозунги, над которыми суетились проворные люди, неподалеку располагалась полевая кухня. Поодаль было припарковано еще несколько автобусов. По площади фланировали очень странного вида личности, многие из которых были уже хорошо подшофе.
После того как наш автобус подъехал к пункту назначения, бомжи довольно завозились, предвкушая скорое пиршество, Леха наконец окончательно пришел в себя и взял микрофон. Вид у него с утра был, прямо скажем, бледноватый, но он держался профессионально. Правда, в мою сторону он вообще старался не смотреть.
– Итак, напоминаю вам, что все вы сегодня участники митинга.
– А митинг-то в поддержку чего? Или против? – раздались голоса.
– Цель нашего митинга – поддержать скорейшее вступление России в Евросоюз. По команде вы будете кричать «Бомжи Франции за Россию в Евросоюзе». Или что-то вроде того. Вам все расскажут подробно люди на месте.
– А когда водка будет? – произнес нетерпеливо один из моих соседей сзади.
– Сейчас все расскажу – и будет. За подкреплением будете подходить раз в два часа.