Дружище
Шрифт:
Игнат вспомнил, как однажды спросил у мамы, откуда он появился. Мама погладила его по волосам.
– В капусте нашли, – ответила она. – В одной из папиных теплиц. Холодно было, темно. Папа услышал плач, взял фонарь и отправился смотреть, что происходит. Возвращается, а в руках у него ты – маленький комочек, покрытый инеем. У тебя головка была синей от холода, пальчики на руках и ногах обмёрзли, весь дрожишь, плачешь, бедный. Папе подбородок исцарапал от испуга. Я тебя сразу начала растирать водкой, потом укутала, засыпала в носочки сухую горчицу, дала молока. А ты плакал и плакал без остановки. Чуть сердце мне не разорвал от горя.
Если это и была выдумка, то очень правдоподобная. Папа как-то даже показал место, где нашли Игната – складки рыхлой земли, ничем не примечательные. Игнат тогда ковырнул носком какой-то камень.
– Ты был очень беззащитный в ту ночь, – сказал тогда папа. – Хорошо, что ничего не помнишь. Я вот помню, мама тоже. Ужасно и радостно одновременно.
Шутка родителей затянулась.
Игнату нравилось наблюдать, как меняется местность. Сначала вдоль обочин тянулись деревья, деревья, деревья, потом появились холмы и поля, затем вдруг выскакивали будто из ниоткуда первые неказистые домики – из их труб тянулся белый дым, антенны вспарывали низкое небо, а со дворов выбегали собаки и кидались под колёса, распахивая пасти в едва слышном лае.
Дорога в каком-то месте становилась сначала гравийной, а потом асфальтированной. Добирались до переезда, где минут двадцать стояли перед шлагбаумом и пропускали вереницы вагонов, гружёных углём или цистернами с нефтью. В это время мама, как правило, доставала термос и разливала всем вязкий и сладкий горячий шоколад. В шоколаде мама разбиралась.
Игнат тянул напиток через трубочку. Ему казалось, что от тягучей сладости у него слипается горло, приходилось напрягаться, чтобы протолкнуть напиток глубже, сквозь колючую боль «дурных слов». Но это были приятные ощущения, узнаваемые. Со вкусом шоколада приходило понимание, что начинается тот самый период, когда Игнату разрешалось всё. Ну или почти всё. Он любил это время, ждал его.
Сразу за переездом начинался промышленный городок, заставленный по обеим сторонам дороги шиномонтажными мастерскими, гаражами, мелкими магазинчиками. Людей здесь было немного, кругом развалились чёрные сугробы, а небо коптилось в дыму.
Игнат вспомнил, что раньше уже спрашивал у родителей, почему они никогда не останавливаются в этом городке. Папа, ухмыляясь, отвечал, что у него сил не хватит пережить тут хотя бы одну ночь. Он рассказывал, как заглянул однажды в неприметное кафе, заказал борщ и картофель с рыбой, а когда у него спросили, хочет ли он водочки или чего-нибудь ещё, ответил, что не пьёт. Сидящие за столиками люди посмотрели на него так, будто готовы были вышвырнуть вон предателя идеалов и сноба.
– Картошка не лезла в горло. Я всё время ждал, что эти люди накинуться на меня и убьют! – хохотал папа. При этом взгляд его настороженно блуждал по пустынным тротуарам.
Впрочем, однажды он проговорился, что в этом городке пытался вылечить Игнату горло, но что-то пошло не так. С тех пор и не останавливаются.
Игнат должен был забыть эту оговорку. Но запомнил до сих пор. Вот ведь странность.
Городок проезжали быстро, почему-то свернув с центральной дороги на узкие улочки и затем вовсе на обочину вдоль леса. А за ним снова начались поля и куцые леса с мелкими, будто пришибленными деревьями, с оврагами, наполненными туманом и с влагой, зависшей в весеннем воздухе и разбивающейся о лобовое стекло.
Игнат
– Я в первый раз попробовал кофе в шесть лет, – неожиданно сказал папа. – Пока никто не видит. Мой отец сварил в турке и ушёл во двор. Я же пробрался на кухню, как форменный шпион, и залпом выпил прямо из турки. Блевал потом полдня. Это же была гуща, без сахара, крепкая, как мой кулак. И голова кружилась так долго, что, кажется, время от времени кружится до сих пор… Но тебе, наверное, можно. Я не знаю. В твоём-то состоянии.
После горячего шоколада Игнат обычно засыпал, а просыпался уже на подъезде к большому городу, когда папа выруливал на многополосные трассы, вклинивался в оживлённое движение и начинал петлять по развязкам и развилкам. Только папа знал, куда они едут. Каждый раз район в городе был новый, неизвестный. Но в одно место заглядывали всегда – придорожное кафе на трассе «У дальнобойщиков».
По утрам парковка пустовала. Папа остановился чуть левее стеклянных витрин, за которыми проглядывались красные диваны, квадратные столики, холодильники с напитками и редкие посетители. Он первым вышел из салона, разминаясь и снова щурясь на яркое солнце. Закурил.
Мама перебралась на заднее сиденье, убрала детский рюкзак и подвинулась ближе к Игнату. В одной руке мама держала маникюрные ножницы, а в другой – йод и пучок ваты.
– Малыш, ты же помнишь, что нельзя делать? – спросила она серьёзно.
Он кивнул.
Не разрешалось говорить, кричать, произносить резкие звуки, способные напрячь горло, расстегивать воротник и снимать тонкий шарф с надписью «Spider-man».
– Малыш, сейчас будет немного больно, – продолжила она, взволнованно моргая. Он почему-то вспомнил, что мама всегда так говорила – и не обманывала. Просто раньше он забывал про боль, а сейчас вот не забыл.
Игнат улыбнулся, положив ладонь маме на плечо. Он готов был потерпеть ради самых лучших дней в жизни и чёртова колеса. Тогда мама поднесла маникюрные ножницы к его губам и начала осторожно срезать старый липкий кусок скотча.
***
…Игнат вышел из квартиры безымянной женщины. В горле зудело, «дурные слова» клокотали, напрягая шейные мышцы. В натянутом комке под подбородком будто возился кто-то, впивался коготками в кожу.
Мама наверняка будет ругаться. Ещё бы: нарушил вообще все правила – напрягал горло, кричал, разговаривал… Большие многоквартирные дома его пугали. В них было непривычно шумно, страшно воняло, а ещё кругом были незнакомые люди. Много незнакомых людей за дверьми каждой из квартир.
Пулей поднявшись на три этажа выше, Игнат ввалился в квартиру, схватил блокнот и написал о происходящем.
Мама, мывшая посуду, отвлеклась, прочитала, и взгляд её сделался непривычно тяжёлым. Она посмотрела на хмурившегося папу, пробормотала:
– Я же говорила. Какие детские площадки в таком состоянии?
Папа присел перед Игнатом на корточки, внимательно осмотрел сына. От папы пахло машинным маслом.
– Она ничего плохого не успела сделать? – спросил он.
Игнат пожал плечами. Болела верхняя губа, которую женщина зацепила розовым ногтем, когда водила руками по лицу. В ноздри забился запах её старого похотливого тела.