Дрянной декан
Шрифт:
И колется и жжётся, как терновник.
А если так, будь тоже с ней жесток,
Коли и жги, и будете вы квиты.
("Ромео и Джульетта», У. Шекспир)
– Это ОНА!
– просипела Юлька, комкая бумагу, когда Верстовский перешел к теме урока.
– Кто?
– на всякий случай уточнила я, хотя и сама уже догадалась.
– Та училка из переписки, о которой рассказывал Ромка! О, теперь понятно, почему
– патетическим шепотом провозгласила Гарденина. Окончательно выйдя из себя, она разорвала лист на маленькие кусочки, вкладывая в это действие такую ярость, словно к ней в руки попала не бумага, а сама Аделаида Степановна.
– Ну почему сразу "равнодушен"?
– также тихо ответила я.
– Он пригласил тебя на танец.
– А после - всех остальных девчонок. Это не считается!
Меня он не пригласил, но я решила не напоминать об этом - мне Верстовский подарил куда большее, чем просто танец. Так что грех жаловаться.
– Гарденина, Красовская, что там у вас произошло?
– сурово спросил декан. Наша перебранка не минула его внимания.
– Есть какие-то вопросы?
К слову, так или иначе переговаривалась вся группа - появление незнакомки всколыхнуло любопытство студентов - но придраться он решил именно к нам.
– Нет, Эдуард Вениаминович, - понуро отозвалась Юля в полной тишине.
– Извините.
Я промолчала, так как при всем желании не смогла бы выдавить из себя ни слова. Просто опустила голову. От сурового взгляда отца Ромки у меня загорелись уши и... задница, которая вдруг вспомнила его шлепки.
Урок продолжился. Декан вместе с напарницей вели урок. Она очень внимательно слушала Верстовского, прямо внимала с благоговением, казалось, еще немного, и женщина грохнется на колени, чтобы воздать похвалу небу за его талант к преподаванию. Но нет, это было бы слишком позорно, а она себя позорить перед ним явно не желала - вон, как рисовалась и поворачивалась к отцу Ромки исключительно выгодными своими ракурсами... Иногда вставляла свои замечания - но делала это очень вежливо и деликатно, не перебивая его и не критикуя высказанных им доводов.
А один раз он сам с трепетом спросил ее: "Что вы думаете, Аделаида Степановна, о гуманистический ценности произведений Шекспира?", и мне стало так тошно и ревностно-обидно, что я чуть было не последовала примеру Гардениной и не разорвала свои конспекты на мелкие клочки.
Не занятие, а литературное не пойми что! Устроили какое-то взаимное проникновение душ прямо на глазах у целой группы, а что особенно возмутительно - прямо на моих.
"Она совершенно ему не подходит!!!" - передала мне гневную записку Гарденина.
Чопорная, интеллектуальная, начитанная, с хорошим воспитанием и строгими моральными принципами (их наличие читалось прямо по лицу), и при этом внутренне мягкая (тут я уже просто предполагала), уступчивая, признающая мужское лидерство...
О нет, она подходила ему идеально. Просто поразительно - будто встретились две половины, сосватанные друг другу на самих небесах. И от этого на душе становилось светло - ну бывают же в жизни чудеса!
– и ужасно тоскливо.
Ну ладно, даже если не идеально, то в любом случае гораздо больше меня. И по внешности, и по характеру,
Старушка, конечно, но все равно помладше самого декана.
Я не могла отвести взгляда от новоприбывшей преподавательницы. Да что там я - внимание каждой студентки было направлено на новенькую преподшу, они оценивали ее по всем возможным параметрам и наверняка прикидывали степень их "литературной" близости с деканом... Но стажерка этого явно не замечала, так как сама смотрела только на Верстовского.
И на ее лице читалось такое восхищение, что сразу же становилось ясно - будь на то ее воля, близость стала бы максимальной.
Как я ни старалась храбриться, меня захлестывало отчаяние. И ведь знала, знала, что так будет! Чутье с самого начала подсказывало: Верстовскому-старшему доверять нельзя, также, как и его сыну. И вот, нате: прошла всего неделя после того, как я ему все-таки отдалась, и он уже воркует с неизвестной мне зубрилкой в возрасте, растворяясь в чудесном преподавательском тандеме!
А, может, зря я так переполошилась? Это ведь чудесный выход для нас двоих. Если "по-хорошему" забыть друг друга у нас не получается, попробуем "по-плохому". Осталось донести доводы разума до глупого сердца, которое не желало отдавать декана ни в чьи другие руки и требовало крови и сатисфакции.
После звонка я схватила рюкзак и вылетела из аудитории, не дожидаясь Юльку. Вслепую пошла по коридору, сталкиваясь со студентами и даже не задумываясь, куда несут меня ноги. И очнулась только тогда, когда многолюдный коридор опустел и резко свернул вбок, оканчиваясь старой лестницей. Свет стал не таким ярким, а пол уже не был истерт сотнями ног. Аудитории остались позади, кабинетов поубавилось, а на дверях висели таблички с указаниями доп. кружков и внеклассного образования.
– Красовская?
Я на миг оцепенела, узнав низкий, возбуждающий до трясущихся поджилок, голос, и, не оглядываясь, бросилась к лестнице.
– Мы можем хотя бы поговорить?!
– гаркнул Верстовский. Он не удовлетворился видом моей удаляющейся спины и, судя по-всему, был и сам не против немного побегать.
Мне нельзя с ним встречаться! Нельзя говорить, иначе... Иначе... Я не знала, что именно случится, но это явно будет нечто сокрушительное. Мысли поскакали в разные стороны, словно бисер, просыпанный на пол. Держась за широченные, покрытые гладкой краской, перила, я скатилась вниз. А оказавшись на первом этаже, на миг задумалась, куда рвануть дальше.
Выбор был невелик. Здесь вообще не наблюдалось кабинетов "общего пользования" помимо библиотеки, святая святых литературного университета. В нее-то я и юркнула. То есть, не юркнула, а ввалилась с грохотом, так как очень спешила.
Библиотекарша подпрыгнула от хлопка дверью. Любовь Ефремовна была живой легендой Ливера. Она являла собой живой образец того, что происходит с женщинами, когда лингвистика и литература выходят на первое место в противовес мужчинам и отношениям. Полненькая, неопрятная, вечно мрачная работница смотрела на студенток с презрением, достойным малолетних распутниц. Ибо сама она была девственной целиной в свои пятьдесят с хвостиком - в этом никто не сомневался.