"Дти времени" и другие рассказы из жизни рабочих
Шрифт:
На окраин города, между холмов по ущелью, изгибаясь точно огромная темная змя пролегла желзная дорога. Недалеко от станціи через то же ущелье перекинут был мост шоссейной дороги. На нем видимо поджидал кого то молодой человк. Он старательно курил трубку, выпуская огромные клубы дыма и ежеминутно сплевывая, отирал губы ладонью. Он пристально всмотрлся в глубь улицы. По тротуару в полумгл от развсистых деревьев и легкаго тумана двигалась мужская тнь по направленію к мосту.
— Иди скорй, чего так тянешься! — крикнул ожидашій, и про себя добавил. — опять можем опоздать.
— Иду, иду, — отвтил другой.
— С
— С добрым утром, мистер Мотылев. — Ухмыльнулся Сафронов, утроив букву «р» в слов «мистер».
Они работали вблизи лежащем мстчк в шелкоткацкой фабрик и каждое утро сходились на мосту; кто приходил первым, ожидал другого. Перейдя мост, они пошли по хорошей цементовой дорог, пролегавшей по берегу залива.
Был полный прилив, вода спокойно стояла окаймленная отлогими берегами, поросшими густой и сочной травой. Порой втерок рябил поверхность воды; тогда лучи восходящаго солнца загорались милліонами искр на поверхности залива, и казалось, точно кто-то невидимый, огромной рукой разбрасывал брилліанты по всему водяному пространству.
Два спутника шли молча, безучастно и лниво посматривая по сторонам.
На склон холмов, по краям дороги стояли красивые и легкіе, точно игрушечные, домики с палисадниками, в которых заботливо была взрыхлена земля; там уже расцвтали цвты, услаждая владльцев и будя зависть в прохожих.
Влажныя листья деревьев блестли на солнц. Разноперое птичье царство, опьяненное утренним возду хом и восходом солнца, пло, свистало и щебетало на разные лады. На что воробей, и тот, сидя на карниз дома, так усердно и старательно чирикал и трепал крылышками, точно желал показать всм, что он лучшій пвун в свт.
Вдруг Мотылев быстро повернул в сторону, почти бгом приблизился к групп деревьев близ дороги, и, глядя вверх, воскликнул:
— Смотри… смотри!
Как раз в это время блка, скакнув на близь стоящее дерево, повисла на сучк, распустив свой пушистый хвост, затм, взобравшись на сучок, проворно побжаа по нему и, прыгнув на ствол дерева, вцпилась в кору ствола и застыла в этой поз: только хвост пушистый, тихо качавшійся в воздух, да быстрые хитрые глазки, внимательно смотрвшіе на прохожих, как бы говорили:
— «А вот вы так не можете!»
Рабочіе внимательно слдили за движеніями блки. Мотылев, улыбаясь, проговорил:
— Тоже живет…. и какіе они всегда чистенькіе, как новыя игрушки.
— Да, живет, — задумчиво проговорил Сафронов и, помолчав, добавил, — может быть, еще получше нас.
— Ну уж это-то, пожалуй, и неправда, — возразил Мотылев, выходя на дорогу, и добавил, но уже неувренным тоном. — Нашел кому завидовать!
Помолчав, Мотылев заговорил тихим и ровным голосом, точно доставая или вытаскивая слова откуда-то из глубины. Он осторожно разставлял слова, как бы опасаясь поломать или разбить их, и тм прервать нить своих мыслей.
— Да… жизнь была-бы сносна… даже хороша, еслиб рабочій человк был как нибудь обезпечен в завтрашнем дн. А то что, разв это жизнь? Это какое-то вчное дрожанье. Сегодня дрожим за то, имет ли хозяин заказ на его товар, и будет ли для тебя работа; завтра дрожим пред хозяином, чтоб не придрался к чему либо и не выбросил тебя за дверь, как сор негодный, хотя порой причина-то совсм не твоя, или вовсе ея нт, а так, за здорово
Потому что злоба… А она выхода ищет, и находит нашего брата, рабочаго! И расплачивается наш брат за все: и за кофе, и за булки, и за жену, что ему не догодила.
Сафронов сердито кашлянув, сплюнул в сторону, а Мотылев продолжал.
— А разв мы не видим и не чувствуем, что справедливо, и что нт…
— Ну, конечно чувствуем, да еще как! — воскликнул Сафронов.
— Да они-то мало считаются с этим.
— Ну, да да… Вот это-то меня и возмущает, — перебил его Мотылев, — что они не хотят признавать нас за людей, а так, врод машин, или скотины считают нас.
— Ты говоришь, — начал Сафронов, — что они нас считают, врод машины, или скотины, — это не врно.
— А как же ты думаешь, за родного они тебя считают? — насмшливо перебил Мотылев.
— Да ты погоди, дай сказать, а потом и говори — воскликнул Сафронов. — О маншн или скотин, если он его, он заботится, чтоб машина не поломалась, а скотина не заболла, ну а о нашем брат — шалишь, голубчик. Мы, брат ввид лимона, видал ты, я думаю, как в американских салунах приготовляют кислую водку. Возьмет это человк лимон, разржет на дв половинки, положит в такіе щипцы с двумя ручками, да как вот этак рукой, — он вытянул свою длинную, сухощавую руку и, поспшно сгибая пальцы в кулак, крпко стиснул его так, что суставы хрустнули, — тиснет этак, и весь сок выльется прямо в стакан, кожицу же он бросает в мусорную бочку. Точно таким манером хозяева наши давят нас. Только есть разница: сок лимона течет в стакан, а наш течет к хозяевам в карман; кожицу то он бросают в мусорную бочку, а нас выбрасывают за дверь, прямо на улицу.
— Слышь, что я теб еще хочу сказать, — заговорил снова Сафронов. — Ыо моему, так просто людей уж очень много на свг народилось, тсно стало, и земля не может прокормить такую пропасть народа, ну каждый и рвет один от другого кусок хлба, потому все и дорого и день ото дня дорожает. Также и работа, гд нужно десять человк, туда лзет сто… — Я так думаю, ежели бы, напримр, война какая большая случилась, или болзнь какая, врод холеры, или еще, что нибудь позабористй этой госпожи появилось, так чтоб около половины людей убыло… О-о, тогда могло бы быть другое дло! Повсюду было бы простор и довольство.
Мотылев недовольно воскликнул.
— Эва, ты куда хватил! Пересолил ты, голубчик, заблудился, как в лсу, и, не найдя правильной дороги, попал на тропочку, которую проторили дикія свиньи (или кабаны, как их называют). Ну а в людской жизни это уж не тропочка, а большая торная, хотя и фальшивая, дорога, по которой вками идут и торят ее вс, что сидят на наших шеях. Они тоже так говорят, чтоб оправдать свои вредныя для общества дла, что людей много народилось, что земля мало родит и т. д. А я теб скажу, что нт, и сто раз нт! Все это ложь, ты говоришь, что половина людей должна пойти на смарку. А сам-то ты наврное думаешь остаться жить. Он вопросительно посмотрл на Сафронова. Послдній вспыхнул, как кумач, и понурив голову, ничего не отвтил. Мотылев продолжал.