Дуб тоже может обидеться
Шрифт:
Потом Грайте встал и подошел к небольшой черной крутящейся доске и после некоторой неподвижности начал что-то писать.
– Информации много и одновременно мало, даже скажем очень мало, что делать какой-то основательный вывод. Однако, разложить все по полочкам все же придется, так как без этого она совершенно не удобоварима.
Что из всего этого следует? Во-первых, этот район русским крайне интересен, хотя не понятно чем. Он и интересен настолько, что здесь, как сообщил майор, действуют
Теперь второе. Чем занимались эти кто-то? Поправка! Чем настолько важным они занимались? Вот тут я бы не бы столь категоричен, как фон Либентштейн. Хотя, о чем это я говорю, ведь юности свойственен максимализм... У нас есть эпидемиологическая ситуация с совершенно неизвестными ранее симптомами у заболевших и переносчиком заразы. Еще мы имеем крайне странного монголоида с просто фанатическими физическими данными.
Темная доска оказалась покрыта разными значками, обрывками слов, монограммами и аббревиатурами, которые были соединены между собой разнокалиберными стрелками и черточками.
– Что мы имеет в итоге?
– он удовлетворенно окинул взглядом свои писанину.
– Кто-то, прямо в подбрюшье у нашей наступающей армии проводит опыты по увеличению живучести солдата... Если конечно, Вилил не подводит зрение и, надеюсь, мозги, то речь идет просто о феноменальных успехах Советов.... Конечно, не помешал бы хоть какой-то экземпляр.
Итогом, всех этих размышлений явилось предписание официально продолжить расследование заражения немецких военнослужащих, концентрирую на самом деле все свои усилия на основной миссии — поиск и захват материалов по лаборатории русских с последующей отправкой всего добытого в стены Аненербо.
71
Над большим котлом медленно вился сизый дым, клочья которого с трудом пробирались сквозь густую листву деревьев. Клавдия Степановна, дородная женщина впечатляющих пропорций, сама себя назначившая поварихой, молча мешала густую похлебку.
– А чи не похлебка?
– сама с собой разговаривала она, в очередной раз заглядывая в котел.
– Бульбу кинула, грибочков цельное лукошко закинула... Соли вот только треба малую дольку.
Вдруг ложка, только что скользившая по ароматной жиже, застыла.
– Який еще там шум?
– пробормотала она, оборачиваясь в сторону болота.
– Кого еще там несет? О! Мати, мои родные! Идут, наш родненькие...
Словно молодуха какая, повариха вскочила на ноги и тонко закричала:
– Ой, бабоньки, наши идут! Идут, мои хорошие!
– Петро!
– подхватил ее крик кто-то сбоку.
– Петро!
Чуть не свалив невысокого дядьку, с трудом тащившего огромный мешок, рванула вперед улыбающаяся женщина.
– Вон он, вот он, мой ненаглядный!
– молодой парнишка едва успел сбросить рюкзак с плеч, как на него налетел вихрь радости и счастья.
– Как же я тебя ждала... Петро! Что такое? Рука?
Шедший следом партизан добродушно хлопнул парня по плечу.
– Добрая у тебя жинка, хлопец, - проговорил он.
– А ты, что глаза на мокром месте? Ничего с твоим не случилось! Мы его як красного сокола берегли.
В какие-то секунды притихший, словно перед тяжелой грозой лагерь, взорвался.
– Смотри, Мишка, не надорвись, аж две девки обнимать!
– скалил кто-то громко зубы.
– Охальник!
Раздавался смех...
– Да, сестренки это мои!
– откуда-то доносился возмущенный ответ.
– Сыми-то сумищу свою! Не бойся не укушу!
– повариха тянула за рукав длинного как верста парня.
– Что и мамку свову не признаешь?
Из палатки кто-то вытащил гармонь и с чувством начал выводить залихватскую мелодию.
– Эх, девки, бабы, молодежь, подходи, не зевай!
– заводил народ юморной гармонист.
– Расскажу я вам как делить мой каравай!
– Дурак, ты Федька!
– рассмеялась в ответ разбитная деваха с шальными глазами.
– Че у тебя там делить-то? Шишь с маслом!
Шум нарастал, подобно валу, обрастая все новыми и новыми звуками. Мягкие шлепки снимаемых сумок и рюкзаков, приятный слуха металлический перезвон патронов дополнялись звонкими поцелуями и заливистым смехом.
– А ты, что видела что ли?
– ни как не успокоится гармонист, хитро поглядывая на стоявшую напротив него бабенку.
– Можа там и ого-го!
– Да, тихо ты!
– вдруг кто-то шикнул на него из-за спины.
– Уйми свою музыку!
От неожиданности его руки дернулись и гармонь, издав жалобный полувздох, умолкла.
– А... Что?
– дернув головой, гармонист повернулся назад.
Все молча стояли. Десятки человек, которые мгновения назад шумно радовались встречи, с недоумением перешептывались. Федька решительным движением отложил инструмент и начал пробираться в центр лагеря. Лишь отодвинув в сторону очередную одетую в ватник спину, он увидел причину всеобщего оцепенения...