Дубль два
Шрифт:
— Молчи, Аспид! — Древо «звучало» недовольно, но я, кажется, уловил некоторую неискренность. — Ожил — и лежи себе. Сейчас Солнце встанет — подкрепишься, полегчает. Немного.
— С-с-с… С-с-с, — попробовал было я не самое сложное слово «спасибо». Без успеха. Только язык свело где-то под самым корнем, да так, что едва не хрустнула подъязычная кость.
— Сы-сы-свистелку закрой и носом дыши! Ды-ды-дятел! — рявкнуло в голове. — Вот уж воистину говорят — с кем поведёшься. Сам Ярью швыряется без счёта, как метель — снегом, так и я с ним ту же моду взял. Года три жизни на тебя извёл, Яр!
— Благодарю, Осина, за помощь и за силу. — Со второго раза я перешёл-таки на Речь. — Как всё закончилось?
—
— Похож, точно! — подхватило Древо. — А помнишь, как он сосенкой единой целый тумен, кого разогнал, кого в землю вколотил? А за ханским отрядом прям в лес кинулся, как в раж вошёл? А потом всё спрашивал: «Откудова тут просека взялась?». Ты ещё наврал ему, что вечор мёд ставленый закончился, так он и решил сам до Суздаля прокатиться — там, мол, уж больно вкусный варят. Да на троечке чтоб, да с колокольчиком — не босяк какой, чай.
Я внимал истории или байке, слушая двух дедов, старого и неимоверно старого. С которых, судя по говорливости, спадало сильное, тяжкое напряжение. И ждал, когда в Речи начнут проскакивать хоть крошечные паузы.
— Что с тварью той стало? — влез с вопросом в первую же из них.
— Ворога ищет, наперёд думает. Богатырь, точно. Жаль только — умишка недобор пока, — отреагировало Древо.
— Ну хоть не про девку первый вопрос — и то вперёд, — поддержал его Хранитель. Я снова «перешёл на приём», ожидая, когда схлынет очередная волна откровенных обсуждений моего слабого умственного развития.
— На дне Маруся, на дне. Аккурат рядом с Заряной пристроилась. Ил там жирный, липкий, тяжёлый. Не вылезет, не докричится до своих, — сообщил-таки Ося.
— Как? — я решил не тревожить их длинными вопросами. С тем, чтоб поговорить, у них снова никаких проблем не возникало.
— Подзабыл ухватки старые, конечно. Да вспомнились, как пора настала. Землица-то тут наша, родная. И всё, что растёт на ней — родня мне. Когда Бату-хан по Руси пожарами прошёлся — помогали. Тогда Липа возле Вщиж-города на Десне погибла. И Дуб, что на Бабинец-реке рос, — Древо прервалось, будто почтив память павших. Молчали все.
— К востоку ближе, по Оке, тогда Берёза росла. Могучая была, на корнях её, почитай, вся округа стояла, до самой Пра-реки. Помогала она Страннику тогдашнему. Евпатием звали его. Про то много в книгах ваших написано, да всё больше сказки. К Дубу он шёл, знакомцу твоему. Да не добрался. Из владений одного Древа вышел, а до следующего не дотянул, чтоб поддержкой заручиться, да силой. Но погани тёмной тогда без счёту извёл, это да. Бату-хан первого ранга был. Хостоврула, ближника своего, отправил за Странником, тот на втором ранге тогда стоял. Яри по-над полем тем столько было — воздух плыл, кони с ног валились. Надвое Евпатий батыра мечом развалил, пока Берёза за ноги того держала. Да вот так же, как ты, приколол то, что срастись пыталось, к землице. И прибрала она паскуду так же. Воины Бату уж на что свирепые были, а как увидели то — морды себе в кровь когтями от ужаса разодрали да галопом обратно ринулись. А Странник — за ними следом. Несчитано Яри было в нём. А до Дуба не добрался. Точно до границы довели чёрные, где сила Берёзы заканчивалась, да вместе с воями его каменюками и закидали, с телегу размером каждый. Дрожала тогда земля, захлёбывалась кровушкой. А потом добрались твари до Старой Рязани. Да спалили и Хранителя, и Берёзу, и всё
Хорошо, что я лежал на полу. Иначе точно упал бы. Хотя пора бы уже и привыкнуть было к тому, что при общении с существами такого возраста и масштаба, привычные с детства истории и факты звучат совершенно по-другому. Взять вон, к примеру, моего «соседа по палате», Сергия.
— А там почти то же самое случилось, — Древо снова отвечало на невысказанные и даже не до конца додуманные вопросы. — Сашка-то Пересвет тутошний был, дебрянский. Здоровый, как медведь. В нём тоже Яри уйма была. Добрый был Странник, справный. Как тебя его видел, на этом самом месте. Зря он вышел с копьём тогда. С батожком-то яблоневым, что первое Древо ему в дорогу дало, больше шансов было бы. Ну, да что уж теперь. Вера у вас, человечков, странная: про что чаще говорят — в то и верите. А Таврул, сволочь, самого Чёрного Древа побег к палке своей привязал. Все заметили только то, что копьё его длиннее было. Уже тогда забывали многие, что не в размере дело-то. Челубеем у вас его звали, Таврула. Хостоврул тот, под Рязанью, братом его был. Хотя кровного-то в них мало общего оставалось — Ося будто заметил наконец мои вытаращенные сверх всякой меры глаза и снизошёл до пояснений.
— А Серый тогда Митяйку-то Боброка обучил всему, что сам знал, да при Дубе и оставил. От него-то род и знакомца твоего, Митяя, пошёл, — Древо замолчало, будто крепко задумавшись. Или задремав.
— Чё-о-о-орный во-о-оро-о-он, — затянул опять Сергий, будто опомнившись. За всё время рассказа Осины он, кажется, не вздохнул ни разу. Даже открытые глаза, уставленные в свод конусообразного купола амбара, не двигались. Словно перебирал в памяти давно прошедшие события, друзей ушедших вспоминал.
— Да твою ж мать-то, Серый! Хоть бы поновее чего завёл, что ли?! — грохнуло в голове так, что опять заболели изнутри уши, и я сморщился, закрыв глаза.
— Тьфу ты, и этого едва не оконтузило опять! Да что с вами делать-то, с хрупкими такими? — с досадой спросил Ося. Вопрос снова был явно риторическим.
Рядом с Хранителем стоял тот самый кег, что мы привезли из города с Шаруканом. Из него тянулась прозрачная трубочка, в самого деда Сергия. Который периодически создавал во рту отрицательное давление, заставляя напиток бежать в нужное русло. Мастер время от времени подходил и стукал ногтем по блестящему боку бочонка. Звук каждый раз менял тональность.
— Мастер! Отключи его уже! Задрал завывать. Вон Аспиду лучше соломинку дай, пока ему опять дурь всякая в башку не полезла, — забрюзжал Ося. Шарукан, поднявшись, шагнул в нашу половину «бокса для лежачих» и молча сделал, как просили.
— А почему я ничего не помню из прошлого той Машки? И вообще весь вечер — как на картинке Кандинского. Круги да палки какие-то, и непонятно ничего, — спросил я, радуясь тому, что Речью можно было пользоваться, не отрываясь от бархатного полутёмного.
— С каких это пор поляки рисовать научились? — удивился Ося.
— Про поляков ничего не знаю, тот русский был, Василием звали, если не путаю. Но уверенности никакой. Вчерашний-то день, и тот, как на мину наступил — всё в дыму и по кускам, — разжалобить его, что ли? Хотя, такого, пожалуй, разжалобишь.
— Ты, Аспид, про нейротоксины что знаешь? — внезапно прозвучал встречный вопрос Древа.
— Ну-у-у… Про ботулизм что-то помню. Кажется. Что если из вздутой банки ешь тушёнку — руки можно уже не мыть, — вспомнил я очередную военную шутку дяди Сени.