Дублинский отдел по расследованию убийств. 6 книг
Шрифт:
Собственный голос показался мне каким-то чужим. Мне не сразу удалось взять себя в руки, но, судя по всему, Эбби ничего не заметила.
— Ты тоже так считаешь? Лично я поначалу сомневалась. Но Раф с Джастином уже взялись варить пунш. Сначала Раф поджег какой-то напиток, причем специально, а потом они принялись орать на меня, мол, я вечно из-за всего переживаю. Представляешь, они даже не грызлись друг с другом. И тогда я подумала: черт, а почему бы нет? Ведь в последние дни — да что там, в последние недели — мы все тут словно с ума посходили, тебе не кажется? Вспомнить только ту ночь, когда нам в окно бросили камень, а потом вы в темноте
Мне показалось, будто по лицу Эбби пробежала тень, однако прежде чем я успела догадаться, с чего бы это, тень исчезла, а на ее место пришло безрассудное веселье.
— В общем, я подумала, если мы все сегодня как следует оттянемся, то, может, сумеем выбросить из головы все заботы и вновь станем нормальными людьми. Как считаешь?
Будучи в изрядном подпитии, она казалась гораздо моложе. Где-то в потаенных закоулках ума Фрэнка Эбби и троим ее приятелям было приказано выстроиться для личного досмотра. Он методично, словно хирург или заплечных дел мастер, ощупывал их, одного за другим, решая, где сделать первый пробный разрез, где вставить первый тончайший катетер.
— Это вы классно придумали, — ответила я. — Господи, я тоже хочу!
— Мы уже начали, — призналась Эбби и слегка качнулась на каблуках назад, чтобы лучше меня рассмотреть. — Ты на нас не обижаешься? За то, что не стали ждать?
— Разумеется, нет, — заверила я ее. — При условии, что вы и мне что-то оставили.
Где-то за спиной у Эбби в окнах гостиной мелькали тени. Раф нагнулся, держа в руке стакан. На фоне темных штор волосы его казались золотистым миражом. В открытые окна лился голос Жозефины Бейкер, нежный, с легкой хрипотцой, манящий. «Mon reve c'etait vous». Сейчас мне хотелось только одного — оказаться там, снять с себя кобуру и микрофон, пить и танцевать, пока мозги мои не вырубятся и в них ничего не останется, кроме музыки, и сияния огней, и этих четверых вокруг меня — смеющихся, веселых, неприкасаемых.
— Конечно, оставили! За кого ты нас принимаешь?
Она поймала меня за руку и решительно потащила за собой в дом. А чтобы трава не мешала идти, второй рукой задрала юбку.
— Ты должна помочь мне с Дэниелом. Мы дали ему самый большой стакан, но он пьет из него по маленькому глоточку. А сегодня не тот вечер, чтобы пить маленькими глоточками. По идее он должен набраться по полной программе. Нет, конечно, оно и маленькими глоточками тоже действует — Дэниел произнес перед нами длиннющую речь про лабиринт и Минотавра, а потом что-то приплел про «Сон в летнюю ночь», так что парень уже порядком принял. Но все равно.
— Сейчас проверим, — сказала я смеясь. Мне не терпелось увидеть пьяного Дэниела. — Чего мы ждем?
Мы вдвоем бросились бежать по газону и, взявшись за руки, влетели в кухню.
Джастин восседал за кухонным столом с черпаком в одной руке и стаканом — в другой, склонившись над огромной кастрюлей, наполненной чем-то красным и зловещим на вид.
— Боже, как вы прекрасны! — произнес он, увидев нас. — Вы как пара лесных нимф, вот вы кто.
— Они у нас красавицы, — улыбнулся Дэниел. — Угости-ка их пуншем — пусть думают, что мы тоже красавцы.
— А мы и без того всегда именно так про вас и думаем, — ответила Эбби, хватая со стола стакан. — Но пунш нам не помешает. Особенно Лекси, да побольше, чтобы наверстала упущенное.
— И я красавец! — крикнул из гостиной Раф. — Идите ко мне и скажите, что я тоже красавец!
—
Джастин тем временем вложил мне в руку стакан, и мы все вместе направились в гостиную — сбрасывая на ходу обувь, слизывая с запястий пролившийся пунш и заливаясь смехом.
Дэниел развалился в одном из кресел, Джастин разлегся на диване, Раф, Эбби и я улеглись на полу. Стулья почему-то показались нам страшно неудобными. Эбби была права — пунш оказался убойным. Приятный на вкус и коварный. Пьется легко, как апельсиновый сок, а спустя пару минут по всему телу разливается приятная, но безумная легкость, словно вас накачали гелием. Впрочем, я знала: стоит мне совершить какую-то глупость, — например, попытаться встать, — как приятное головокружение обернется темной своей стороной. Где-то в глубине сознания слышался голос Фрэнка, который наставлял меня на путь истинный, как те монахини в школе, что вечно твердили о дьявольском искушении. Но сказать по правде, я была по горло сыта Фрэнком и его язвительными подколками и наставлениями.
— Еще, — потребовала я, поддав Джастину в бок ногой, и помахала пустым стаканом.
Я не запомнила многое из того, что произошло потом, по крайней мере в деталях. Второй стакан, а может, и третий, превратил тот вечер в нечто размыто-неясное и заколдованное вроде сна наяву. Помню только, что в какой-то момент я под каким-то предлогом пошла к себе наверх, чтобы снять и, спрятав под кроватью, запереть на замок все мои шпионские причиндалы — пистолет, телефон, кобуру. Всё, кроме микрофона. Помню, что кто-то погасил во всем доме свет за исключением одной-единственной лампы и расставленных то там, то тут свечей. Помню спор о том, кто был лучшим Джеймсом Бондом, который в конечном итоге вылился в не менее ожесточенный спор о том, кто из наших троих парней лучше всех подходит на эту роль.
Смутно запомнилась попытка сыграть в идиотскую игру — кто кого перепьет, — которая закончилась тем, что Джастин случайно втянул пунш в нос и был вынужден броситься вон, чтобы высморкаться в кухонную раковину. Помню, что я смеялась до тех пор, пока не разболелся живот, и мне пришлось заткнуть уши. Руки Ральфа вынырнули откуда-то из-за шеи Эбби, мои ноги упирались в щиколотки Джастина, Эбби потянулась, чтобы взять руку Дэниела в свою. Казалось, что никаких острых углов никогда не было, что все было точно таким же теплым и светлым, как и в самую первую неделю. Даже лучше, в сто раз лучше, потому что мне не нужно было быть начеку и всеми силами стараться сохранить представление о том, кто я такая и где нахожусь. Я знала их всех наизусть, их ритмы, их странности и склонности, мне был известен подход к каждому из них, я была частью их тесного мирка.
Отчетливее всего мне запомнился наш разговор про Генриха V — запомнился случайно, так как речь шла о чем-то другом, я даже толком не помню, о чем именно. В тот момент я не придала ему особого значения, однако впоследствии, спустя пару вечеров, вновь мысленно вернулась к нему.
— Он был стопроцентный психопат! — заявил Ральф. Он и мы с Эбби вновь лежали на полу на спине. Рука Ральфа была просунута под мою. — Героическая белиберда, которую сочинил Шекспир, — чистейшей воды пропаганда. Живи Генрих сегодня — он был бы диктатором банановой республики. Только и делал бы, что посягал на границы соседей и исподтишка проворачивал бы планы по созданию ядерного оружия.