Дубовая рубаха
Шрифт:
Первое зерно сомнения в окружающих меня детях было заронено в душу проделкой Олега. В деревне, где я жил до этого, подобных подлостей, или чего-то очень на них похожего просто не было. Там дети были проще и более открыты. Если им что-то в тебе не нравилось то они об этом говорили, либо просто затевали драку. Но не взирая на это, я тем не менее с охотой вступал в разговоры со всеми своими одноклассниками, потому как желал соприкоснуться с тем самым миром, который я видел в их глазах. Не испытывая каких либо трудностей на своем пути, я в скором времени узнал абсолютно все об этой таинственной вселенной, к которой у меня не было доступа. Оказалось, что мои одноклассники все как один боготворили комиксы. Я же в то время, в той мере, в какой это может себе позволить ребенок, увлекся культурой древних греков, и стал поглядывать на своих одноклассников, возившихся с этой нарисованной ерундой,
Но необходимо отдать должное и им. Рассмотрев во мне это высокомерие, они все более отдалялись от меня, и совсем скоро мне, убежденному, как мне тогда казалось, последователю Аристотеля, пришлось с кулаками отстаивать своё право посещать школу.
5
Можно сказать, что с тех самых пор в моей жизни наступил период изоляции. Видя, что мои интересы не находят отзыва в одноклассниках и прекрасно понимая, что то чем живут они совершенно для меня неприемлемо, я большую часть времени проводил за чтением книг. Жизнь моя представляла собой следующую, весьма бесхитростную комбинацию, основными пунктами которой были – дом, школа и библиотека, с редкими перерывами на одинокие прогулки, когда я ползал по огромным горам снега и мнил себя римским легионером. Нурлан, ставший моим другом мало чем отличался от остальных, и мои с ним взаимоотношения объяснялись лишь тем, что оба мы жили в пригороде.
Если быть совсем уж откровенным, то моими настоящими друзьями были ребята с деревни, с которыми я вел переписку в течении нескольких лет, покуда и этот вид отношений не изжил себя. В этих письмах, приходивших ко мне раз в месяц, заключалась значительная часть моей жизни. Всякий раз когда мама приносила почту, я с радостными выкриками выхватывал у неё из рук конверт и бежал в свою комнатку, чтобы поскорее сесть за чтение. Внимательно вглядываясь в выведенные корявым почерком надписи, я мысленно переносился в деревню и представлял как выглядит та или иная ситуация, описанная моим товарищем. В основном я обменивался письмами со своим теской Сашей, которого я знал более всех, и дружил с ним еще до школы, и с Женей, никогда не вызывавшим у меня симпатии, но писавшем чаще и больше остальных.
Иногда мне приходили и письма от моего соседа – Вани, но их содержание было настолько размытым, что ничего об этой переписке я и сказать не могу. Но оглядываясь назад, или пытаясь это сделать, я отчетливо вижу ровные строчки, плотно забитые старательно выведенными, и оттого выглядевшими весьма изысканно, буквами, тех писем, что присылал мне Женя. Буквально сжимая их сейчас в руках я безошибочно могу расписать и все то, что в них было изложено. Это послания как правило были весьма длинными и изобиловали всяческими восклицаниями и клятвенными уверениями в дружбе. Вспоминая сейчас ту напряженность, установившуюся между нами, в момент моего проживания в деревне, мне не совсем понятны те его заискивания передо мной в письмах. Возможно он просто лукавил, и лукавил от чистого сердца, которое как это и принято у людей полноватых, было под завязку набито добродушием ко всякому человеку попавшемуся ему под руку.
На ту пору нам было лет по одиннадцать, и в сердца наши, тайком проникло то, что в последующем можно было смело назвать любовью. Чувство это было столь необычным и противоречивым, что описать его весьма сложно. Закрывая глаза и просто подумав о тех днях, когда в сердце моем поселилась эта нежданная гостья, я вижу себя стоящим перед милой девчушкой, потупившей глаза свои, и не смеющей проронить и звука. Столь же безмолвен и я сам, но в глазах моих что-то пылает, какой-то безумный огонек, лишь маленький язычок пламени, того великого пожара, что горит в груди. С зажатым в незримых тисках телом, и с выкрученным словно мокрая сорочка сердцем, из которого крепкие руки прачки выжимают все соки, я нелепый стоял перед этой девчушкой и единственное на что был способен, так это на какую-нибудь глупость, способную задеть её за живое и оскорбить до глубины души. Прокручивая в голове все те мысли, и ощущения, неразрывно связанные с той смешной детской страстью, и ей рожденные, я настаиваю на том, что первая любовь это прежде всего страдание, и именно потому воспоминания о ней, так крепко оседают в сердце. По негласному закону, все горестные события нашей жизни мы помним с поразительной четкостью, и именно они прежде всего приходят на ум в те моменты, когда нам одиноко или тоскливо. Можно развивать ряд теорий о том, что испытывая одиночество мы будто бы переносимся в ту ситуацию, бывшую с нами в
В своих письмах, Саша как раз и рассказывал мне о своей первой любви, и я зная его и ту, чьей очаровательной улыбке он на время посвятил своё сердце, представлял как они встречаются после школы и встав друг на против друга благоговейно молчат. Так длиться некоторое время, а потом Саша поднимает голову и отстранено глядя в сторону, протягивает ей записку. Она смотрит на него, их взгляды на секунду пересекаются, вызывая тем самым испуг у юных влюбленных, и они, уже сказав друг другу все, расходятся в разные стороны. Спрятавшись в одном из ближайших закоулков, юная дива жадно впивается глазами в письмо ей переданное. Ознакомившись со всеми милыми глупостями, притаившимися в этой записочке, она улыбается, терзаясь сомнениями в правильности происходящего. Саша же размашисто идет домой, и красный от стыда, клянет себя за малодушие, всячески бранит своего внутреннего дурачка, так он упоминал об этом в письме, за то, что у того не хватило сил и смелости сказать все то, о чем он, Саша, думал и хотел сказать этой девочке.
Откровения, которыми делился мой товарищ, настолько овладевали моим воображением, что я отстранялся от окружающей меня действительности и перемещался в деревню, бывшую в моем представлении тем местом, где деревья пестрят жизнью зеленых листочков, и где свежий ветерок, дующий неизвестно откуда, своими легкими прикосновениями снимает жар, изнывающего от зноя тела. Оцепенев от увиденного, и уже переместившись в само письмо, став участником всех событий переданных в послании Сашей, я по неизвестным мне причинам, находил все остальное, о чем рассказывал мой друг каким-то нелепым и недостойным моего внимания бредом. Жизнь в деревне протекала вяло, и мне казалось порой, что даже моя жизнь столь скромная на события, более насыщена по сравнению с жизнью моих деревенских товарищей.
Но я убеждался в обратном, всякий раз когда на летние каникулы уезжал гостить к бабушке. Письма уступали место разговорам, а созерцание жизни издалека затмевалось бурным водоворотом этой самой жизни, в которую мы бросались сломя голову. Так же как и прежде, мы пол дня гоняли мяч и играли в салки на Зинихе, но вечером, когда темнело мы наряжались и отправлялись на гулянки. Тогда то, мы и начали пить вино, многие из моих товарищей уже курили, и если быть уж совсем честным, то наша компания представляла собой зрелище откровенно говоря убогое. Пьяные дети, без цели слоняющиеся по деревне и считающие, что тем самым они могут хоть как-то заинтересовать встречающихся им на пути девочек. Глупость, откровенная глупость, которая как правило заканчивалась за ближайшим кустиком, где наши желудки, плохо приспособленные под крепкие напитки, исторгали наружу весь яд в них скопившийся.
На следующий день после таких прогулок, нам как правило бывало плохо, особенно худо было тем, кого родители заставали в пьяном виде. Но убежденные в том, что именно так и выглядит взрослая жизнь, мы тем же вечером снова напивались и лишний раз доказывая самим себе, что мы уже не дети, обсуждали не платьица, которые были на девочках, а то что скрывается под ними.
Возвращаясь осенью в город, я неизменно чувствовал себя чуть старше своего возраста и уже в поезде всю дорогу внушал себе, что теперь-то необходимо жить по-другому. Находя себя более смелым чем раньше, я так и видел как буду блистать перед остальными, а они в свою очередь с неподдельным восхищением будут смотреть на меня, как на человека познавшего запретные плоды взрослой жизни. По приезде же я шел в школу, и пробыв там день, возвращался домой, с одной лишь мыслью поскорее взять в библиотеке книгу, не важно какую, лишь бы отвратить от себя необходимость выходить лишний раз на улицу, с кем-то там встречаться и заводить с этим неизвестным беседу.
6
Самым неприятным, и в тоже время наиболее полным событий периодом в моей жизни, пожалуй являлось отрочество, в котором по правде говоря и черт ноги все себе изломал бы, приди ему вдруг в голову мысль разобраться в том, что со мной происходило. Перебирая в голове все детали, я с уверенностью могу сказать, что фактом вызывающим более всего отвращения являлось то, что тогда во мне произошли значительные изменения, которых прежде всего не могла ожидать моя мать, женщина воистину святая, перед которой мне до сих пор стыдно за те события.