Дуэт
Шрифт:
– А вот и он, – тихо произнёс Мишель. – Так и дал бы пинка…
– Ты, наверное, ждал его?
– Да, ждал… Но когда я его жду, то всякий раз надеюсь, что он не придёт. Он нагоняет на меня тоску своей рожей наследника.
Он говорил только о тоске и, как мог, скрывал свой страх, извечный страх землевладельца, который дрожит перед управляющим. Бывший подёнщик, а теперь фермер, Шевестр сменил обтрёпанную кепку на старую фетровую шляпу и неплохо смотрелся в пиджаке. Мишель испытывал неловкость при виде его журавлиной походки и, встречаясь с ним, попусту расходовал на него свою любезность коммерсанта и приятельский тон, усвоенный
Шевестр был уже близко – сухощавый, с седеющими пшеничными усами щёточкой, похожими на кусок пакли поперёк лица… «Это он навесил ипотеку на Крансак, – размышлял Мишель. – Сессэ – только подставное лицо… Если бы Алиса это знала… Узнает когда дело дойдёт до продажи…» Алиса тоже не отрываясь смотрела на поднимающегося к ним Шевестра.
– Ничего не скажешь, Мишель, у твоего управляющего есть какой-то свой шик. Вылитый верблюд, но держаться умеет.
«За десять лет она так и не привыкла говорить "наш управляющий". Она нездешняя. И никогда не будет здешней. А я-то – "если бы Алиса это знала"… Да Алисе на это трижды наплевать… Сейчас вот опять начнёт дразнить Шевестра своими наводящими вопросами, звонко восклицать от удивления, что ивняк пошёл развилками, и советовать айвовое желе в качестве средства от поноса у цыплят… Ей и в голову не приходит, что эти богемные замашки вызывают всеобщую неприязнь…» Он встал и пошёл навстречу управляющему.
– Хочешь, я останусь с тобой? – предложила Алиса. – Знаешь, меня Шевестр не проведёт.
– Меня тоже, – сухо сказал Мишель. – Встретимся потом в библиотеке. Только не убегай со всех ног, не поздоровавшись, он уже здесь… Ну что же вы, Шевестр! – крикнул он. – Неужели вас на стаканчик портвейна теперь надо за ухо тащить?
– Никак нет, мсье, никак нет. Да только ведь работа – всё равно как красотка, ждать не любит.
Шевестр снял шляпу, открыв коротко стриженную голову, и почтительно ждал, когда Алиса первая шагнёт к нему. Она не стала спешить, протянула ему сначала узкую ладонь, затем пачку сигарет и, взглянув из-под полуопущенных век в голубые глаза Шевестра, поинтересовалась, какая завтра будет погода, а Мишель, сияя барственной улыбкой, злился оттого, что встреча Алисы и его управляющего походила на встречу благовоспитанного господина и красивой женщины.
– Что, в общем, он тебе сказал?
– Ничего. Вернее, ничего нового. У него такая манера: рассказывать о своих махинациях до того вкрадчиво и нежно, что когда пытаешься подвести итоги, уяснить, что он тебе тут наболтал, он широко открывает глаза: «Но, мсье, я никогда не говорил, что… Да мне и в голову не пришло бы… Мсье ведь знает, скудные средства не позволяют мне…»
– Не позволяют чего?
Мишель дёрнул плечом и солгал:
– Откуда я знаю! Ты же видишь, Шевестр не из тех, кто раскрывает свои планы, если таковые вообще имеются! И потом, должен тебе сказать, я плохо понимаю, что он мне говорит, особенно теперь…
– А что с тобой теперь? Ах да… – рассеянно сказала она.
– Алиса!..
Она удержалась от дерзких слов, ещё раз попробовала отвлечь Мишеля от его неотвязной мысли.
– Почему он обращается к тебе в третьем лице?
– Его отец служил лакеем у наших соседей Капденаков.
– Вот как?.. Это меняет мои представления: я-то видела в нём эдакое воплощение старой Франции с пшеничными усами. Ты поколебал моё убеждение, что Шевестр –
Она говорила что попало, желая рассмешить, и расхаживала взад-вперёд, чтобы ускользнуть от внимательных глаз мужа.
– Погода меняется, задул восточный бриз. Как сказал бы один мой знакомый: «В Ницце сегодня ночью – мистраль…» Э! Подожди-ка!
Она побежала к поленнице, вернулась с охапкой прутьев, сосновых шишек и буковых щепок и развела жаркий огонь.
– После двух чудесных дней мы решили, что уже лето, и вот пожалуйста… Что, хорошо я придумала?
Она горделиво обернулась. Золотистый отблеск пламени плясал в глазах Мишеля, пристально глядевшего на огонь.
– Хорошо, Мишель?
Усевшись на камень у очага, она говорила, упирая на жалобно-юные нотки своего голоса, проверяя действие этого голоса, который Мишель так любил.
– О чём я сейчас говорила, что наметила для нас? Ах да, подогреть вино…
Мишель встал и пошёл привести в порядок то и дело открывавшуюся дверь, и Алиса проводила взглядом медленно ползущую по стене тень широкоплечего мужчины с круглой кудрявой головой, тень, которую, как ей показалось, она увидела впервые.
– Не закрывай, я схожу на кухню, распоряжусь насчёт горячего вина… Ты устал, Мишель?
– Да, устал, – рассеянно ответил он. – В общем, так себе.
Он задумчиво взглянул на небо, на быстро несущиеся облака, нежную листву, которая стелилась под ветром в одном направлении, словно трава по течению реки.
– По-моему, погода портится не на шутку, – добавил он. – А барометр… Вот тебе и барометр!..
Хлопнула дверь, и он обернулся. Это Алиса убежала на кухню – от Мишеля, от разговора о погоде от свинцового неба. В жаркой кухне, сверкающей розоватой медью кастрюль, она облегчённо вздохнула:
– Господи, до чего вкусно пахнет! Что это так вкусно пахнет Мария?
– Цесарка, мадам. Я её загодя поставила в печку, а то она расплывается на блюде. Мадам хочет горячего вина? А ну, вставай, невежа! Сбегай за красным вином!
Повинуясь руке колдуньи, которая сначала оживила, а затем изгнала их, пара шаркающих сабо и вельветовая безрукавка землистого цвета, обтягивающая мощную и понурую спину, покинули кухню. Алиса присела на стул, где только что сидел муж Марии «Как тут хорошо… Жаркое в гусятнице, докрасна раскалённая плита, от тепла так сладко размаривает. Эта тощая цикада командует неповоротливым мужиком… Как всё это по-человечески нормально. Служанка меня недолюбливает – ну так и это тоже нормально. Я бы осталась здесь…»
Молчание Марии вынудило её встать.
– Мария, не забудьте положить в горячее вино корицу, и ещё – восемь кусков сахара…
Она не останавливаясь прошла через гостиную библиотеку, где Мишель писал письма, и задержалась в ванной. Обжигающее вино, а вскоре ужин, наполовину растаявшая в соусе цесарка, помогли им продержаться. Около девяти Алиса дважды звала Марию, просила положить грелку в постель, затем ватное одеяло. После этого Мишель и Алиса остались одни и слушали, как часы, угнездившиеся под самым потолком, на подставке из туи, глухо пробили десять. Мишель курил, дописывая оставшиеся письма, а Алиса, сидя в самом сносном из неудобных кресел, раскрыла вчерашние газеты, чтобы не казалось, будто она вглядывается в огонь, стремясь прочесть там своё настоящее и будущее. «Десять часов. Были бы мы сейчас в Париже…»