Дура LEX
Шрифт:
— Нам нужна скрипка за четыре тысячи, — сказала Зинка. — Эммануил Иосифович, Юлин учитель, много раз говорил, что играть ей на более дешевом инструменте — преступление. А сейчас Юлька играет на деревяшке, но даже с этой деревяшкой она пробилась в финал всеукраинского конкурса. Она уже выступала с оркестром в Венгрии, приглашали и в Италию, но у нас денег не хватило, чтобы подготовиться к Италии.
— Короче, Зинка, тебе нужно даже больше, чем десять тысяч в месяц, — подытожила Верка. — Не будет же твоя Юлька выступать в говне,
— Ну, может, и десять тысяч, — согласилась Зинка.
— Не знаю, девушки, где вы такие бабки заработаете. Я пашу как папа Карло, но больше пятерки в хороший месяц никак не получается. Но пятерка уже моя, после всех расходов. А если месяц похуже, то и за троячок спасибо, — сказал Фима.
— А я бы хотела пять тысяч в месяц иметь, но дома, на Украине, — сказала Верка. — И могла, дура, но мой козел все бабки забрал и ушел. У меня ведь так хорошо торговля шла.
— А чем ты торговала? — спросил Фима.
— Продуктами питания и детской одеждой. И это у меня своей точки не было, а была бы своя точка, я бы так развернулась!
— А чего ж ты за козла замуж вышла? — не отводя глаз от дороги, спросил Фима.
— А ты-то где жену потерял? Может, ты такой же козел, как мой муж, — взял бабки и свалил, а может, жена твоя с бабками свалила?
— Ты знаешь, свалила. Бабок, правда, было кот наплакал, но забрала все.
— Куда же она свалила? — участливо спросила Зинка.
— Не поверите — вышла замуж за семидесятипятилетнего старика. Я понимаю — у него бабки были бы, а у него или нет ничего за душой, или он такой жмот, что держит свое богатство в секрете. Мне Нинка сколько раз звонила, обратно просилась, но нет ей дороги обратно. Она мне в душу насрала. Хоть бы Соню пожалела, ведь для Сони уход ее был большой травмой. Соне тогда было восемнадцать лет, школу кончала. Как она экзамены сдавала — не представляю. Я ее выкармливал, как бэбичку маленькую. «Не плачь, Сонечка, покушай торта, не плачь, детка, покушай мороженого…» Соня ведь ничего есть не хотела, потеряла двадцать паундов.
— Это че? — спросила Зинка.
— Паунд — это полкило. Ну, чтоб точно — четыреста пятьдесят четыре грамма.
Разговор прекратился. Фима открыл окна, и все закурили.
Вскоре трак прибыл в Чикаго, где Фима должен был что-то разгрузить, а что-то погрузить. Пока шли разгрузочно-погрузочные работы, Верка и Зинка разминали ноги. Хотелось посмотреть на Чикаго, но Фима сказал, что времени для экскурсии будет слишком мало. Девушки вышли на пустырь за базой, пересекли его и очутились перед свалкой старых машин. Машины или то, что от них осталось, были за проволочным забором, в котором зияла большая дыра. Зинка и Верка пролезли в дыру и пошли вдоль ряда автотрупов.
— Смотри, как
Капот синей «Мазды» был сплющен до кабины, но кабина осталась почти нетронутой. Дверей у «Мазды» не было, и Верка села за руль, который был странным образом вывихнут. Зинка села рядом на пассажирское сиденье.
— Здесь кто-то умер, — сказала Зинка.
— Везде кто-то умер. Я думаю, что на земле и на воде уже не осталось места, где кто-то бы не умер. Даже на Северном полюсе путешественник какой-то умер — я читала. Ты знаешь, я, наверное, хотела бы не продуктами питания торговать, а открыть похоронную контору.
— Ты что, с ума сошла — все время с мертвецами дело иметь?
— Для этого работники, Зинка, есть. Хороший это бизнес — похоронная контора. Люди всегда умирали и будут умирать. Кто-то умер, по нему плачут, а мне хорошо — бизнес идет. Я бы связь с моргами наладила — они бы мне клиентуру присылали, а я бы им за это отстегивала.
Зинка рассмеялась:
— Ну ты, Верка, даешь — похоронную контору! Все плачут, убиваются, а тебе хорошо. Что в этом деле красивого? Я плохо представляю, как ты будешь к родственникам выходить с постной рожей. Скажи, а ты тогда правду сказала, что согласилась бы работать у Левы в его борделе?
— Правду. Ты изменяла мужу?
— Нет.
— А я да. С одним венгром. Я поехала в Будапешт за товаром и познакомилась с этим парнем на фабрике, где распашонки шьют. Он пригласил меня в ресторан, проводил до гостиницы, ну, и остался на ночь. Он на одиннадцать лет младше меня.
Верка закурила сигарету, нервно сделала несколько затяжек и выбросила, не потушив. Достала жвачку, пожевала только чуть-чуть и выплюнула. Потом повернулась к Зинке, обняла ее и поцеловала в губы. Зинка от неожиданности вжалась в сиденье.
— Расслабься, Зинка, и ни о чем не думай, — прошептала Верка, и Зинка ее послушалась.
— Ну, что, девочки, легенды вам Марик сделал забойные, — сказал Аркадий, прочитав Зинкино и Веркино прошения о политическом убежище. — Тут он сам себя переплюнул. Цыганки! Пусть посмеют не дать убежища двум цыганкам! А материалов сколько о цыганах! И тут их преследуют, и там. На Украине вообще завал с цыганами. Парней бьют, девок насилуют. Вы хоть знаете свои легенды?
— Не знаем. Марик сказал, что в Орегоне нам подробно расскажут. Вы хоть расскажите, что там понаписано, за что такие деньги платим, — почти потребовала Верка.
— Ну, слушайте. Начнем с Зинаиды Ткачук. Зинаида родилась в цыганской семье. Еще в школе над ней издевались учителя и ученики. Учителя занижали отметки, ученики били и не хотели с ней играть. С трудом закончила школу, о поступлении в высшее учебное заведение не могло быть и речи. Во-первых, не было паспорта, а его требовали при подаче заявлений.