Дурная кровь
Шрифт:
Хорь был умным торговцем и имел множество друзей, в том числе среди тех, кто торговал незаконным товаром, привезённым из-за моря. Привозили ему по знакомству и втридорога и пахучий порошок, которым, по слухам, король всё пытался обеспечить армию. Когда-то Хорю казалось отличной идеей заложить столь своеобразный последний рубеж обороны, но, оглядываясь на пыльное облако, в которое превратилось родное жилище, купец начал сомневаться в трезвости своего ума…
Едва выскочив на улицу, Санторий развернулся и со всего маху зарядил Хорю кулаком в челюсть. Дарая дёрнулась защитить, вклинилась между мужчинами, но купец не пытался спрятаться.
— Что, убьёшь меня?
Служитель хотел было подтвердить, но всё ж одумался:
— Нет уж, дудки! Я слуга Богов, а Боги несут справедливое возмездие. Я не убью тебя, — пихнул Верда вперёд и закончил: — А вот он может, да. Я подержу только.
Наёмник посмотрел на них тяжёлым взглядом — на торгаша, потерявшего всё, что имел, и на его колдунью. И ничего не сказал.
— Я знаю, что заслужил, — судя по метнувшемуся взгляду, Хорь хотел рухнуть на колени, но всё ж предпочёл сохранить остатки достоинства. — И, если бы вас убили, я бы всю жизнь мучался из-за предательства… — Хорь нашёл крепкую руку Дараи, переплёл их пальцы и тихо закончил: — Но, если бы убили её, никакой жизни у меня бы и не было…
Охотник снова промолчал. Потому ли, что, как ни противно признать, понял Хоря? Потому ли, что сам бы чьей угодно жизнью рискнул ради того, чтобы защитить дурную колдунью? Он тяжело оперся на плечо друга с заковылял к стойлу за лошадьми. Надо убраться поскорее и желательно в сторону, противоположную той, куда отправятся теперь Хорь и Дарая. А отправятся они точно. Потому что этот путь теперь единственный.
Верд не прощался и не оборачивался. Без того знал, что они стояли на пороге разрушенного дома и не знали, куда идти. Без сумок, сбережений, без всего нажитого за долгие годы. Только вдвоём. Да и нужно ли им ещё хоть что-то?
Глава 16. Монстры
Считал ли Верд, что счастлив, все эти дни? Наверное, нет. Чудом уцелев после стычки с солдатами, бросив все вещи и сбережения Сантория (о чём тот никак не давал попутчикам позабыть, сетуя на судьбу ежеминутно), нарядившись вместо добротной одежды в тряпки, найденные на конюшне и, скорее всего, брошенные, чтобы лошадей вытирать, они проклинали всё на свете. Мёрзли, злились, давились редкой дичью, полусырой и несолёной.
А ещё грелись друг об друга ночами, как щенята, распевали песни, чтобы отвлечься от коченеющих стоп, хохотали, безрассудно укатывая друг дружку в снег. Не так уж много у них имелось пожитков, чтобы тосковать о потере. Тем паче, наёмнику казалось, что увезли они из дома купца куда боле, чем оставили. Верд зарылся колючим ледяным подбородком задремавшей колдунье в шею — та с визгом начала отбиваться.
— Не спать! Всё интересное проспишь, — усмехнулся охотник.
Санторий снова попытался поднять воротник и прикрыть пунцовые оттопыренные уши, но тщетно.
— Было б на что смотреть, — фыркнул он.
Смотреть и правда не на что, тут Верд мог бы согласиться. Мог бы, да не стал. Вихляющая протоптанная стёжка змеилась аккурат через редкий ельник, пушистый, наряженный тяжёлыми пуками снега. Ветви облегчённо вздыхали всякий раз, как кто-то из ездоков случайно али намеренно задевал их, сваливая белоснежные холмики наземь. Редкая мелкая пороша, больше приносимая ветром, чем падающая из низких облаков, высеребрила лошадям холки и гривы, а путникам макушки, отчего все трое походили на беловолосых колдуний.
— Будь здоров! — чуть не выпала из седла Талла, пытаясь высмотреть Санни.
— Это не я, — служитель смущённо
— Тогда будь здорова, Кляча! — не менее доброжелательно пожелала колдунья, но вместо спасибы дождалась лишь недовольного фырканья.
— Не сдохни мне там, — вглядываясь в резкий поворот за лесочком, посоветовал наёмник.
— Или что? Страдать станешь?
— Неа. Сниму с тебя кожух и на дурную надену.
— А поплакать?
— Поплачу, что ты раньше не окочурился и столько крови мне попортил.
— Я за двоих поплачу! — вызвалась Талла. — Я хорошо умею. Показать? Вот так: а-а-а-а-ау-у-у-у!
— Нет-нет, дитя, спасибо! Я верю! — поспешил заткнуть её Санторий, пока на выразительный вой не сбежались окрестные волки, крутя когтями у висков.
— Ну, если понадобится, я всегда рада!
Рада она… Она вообще всему рада и всем верит, глупая. Ему вот тоже верит… Верд обвил колдунью руками с двух сторон, не то обнимая, не то силясь удержать, поймать, словно белую птицу. Улетит ведь, бросится в небо. Что крылатой птице серый волк? Не пара. Не станет летунья ходить по грешной земле потому лишь, что не знает неба её избранник. А из волка не сделать дворового пса, как ни старайся, как ни прячь клыки, как ни устраивай будку, всё одно лишь в лес будет тянуть. Верд забылся, потерялся, понадеялся на несбыточное, представляя дурную колдунью в испачканном мукой фартуке у печи в их собственном, уже достроенном доме. Несбыточное… Желанное… Такое далёкое и уже потерянное.
Нет, наёмник не мучался тяжкими думами, не перемалывал жерновами разума уже рассыпавшееся в пыль. Он наслаждался, дышал каждой секундой, что мог ещё обнимать нежную ворожею, пил время, пока ещё сам оберегал хрупкую беззащитную девчонку. И Санторий, непрестанно ноющий и шмыгающий носом, казался куском этого счастья, как ломящая от неудобного сна спина становилась частью удовольствия пробудиться на рассвете, когда первым здороваешься со светилом и разминаешь затёкшие с ночи суставы.
Каждую секунду, каждое мгновение, заползающий под драную куртку мороз и покалывающее застуженное ухо — он ценил всё это. И он со всем этим прощался.
Потому что до места оставался один дневной переход.
Зимнее солнце быстро кренилось к западу, удлиняя тени, затемняя лес, точно выпуская на волю голодных тварей. Каждая чёрная клякса у корней ёлки казалась ледяной полыньёй, на которую и глянуть страшно, не то что ступить. Конечно, никто не наблюдал за ними из укрытия, разве белка али горностай притаился, выжидая, пока страшные четвероногие и многоголовые существа пройдут мимо. Но опять ночевать на морозе всё одно не тянуло. Тем более, что наёмник не зря всматривался в подозрительно вильнувший поворот: на опушке, зарывшись в наметённый сугроб, с крышей, словно накрытой белой когтистой лапищей огромного чудовища, стояла добротная изба с горящим золотом оконцем. Наёмник с готовностью завернул лошадь.
— Ты что?! — Санни попытался нагнать, но на узкой тропке кобылкам никак было не разминуться. — А если там худой кто? Разбойники, убивцы, нехорошие люди?
Выехав на утоптанный пятачок, судя по запаху, ведущий к конюшне, наёмник не преминул дождаться приятеля и покровительственно похлопал его по плечу:
— Санни, друг мой, мы — троица изголодавших и замёрзших путников, оружных и злых. Если от кого и стоит ждать худого, то именно от нас.
— Обалдеть! — восхитился Санторий. Верд подбоченился: неужто такую убедительную речь толкнул? Но служитель отметил иное: — Это самое длинное, что ты говорил со времени нашего с тобой знакомства!