Душа как скрипка. Биография, стихи, воспоминания
Шрифт:
По-видимому, молоденький милиционер побоялся сказать страшную весть. Он только спросил, здесь ли живет такая-то и знаю ли я такого-то? „Что случилось?“ „Позвоните по такому-то телефону“. И ушел.
Я в полной уверенности, что задержали за что-то машину Сергея, звоню. В это время на экране телевизора наш папа дает интервью, смотрит на меня с экрана, а мне официальным голосом говорят в трубке: „На таком-то километре в такое-то время произошло ДТП“, — и перечисляют фамилии, а через черточку — „труп“. Я одна в Новосибирске, муж в Москве в командировке, Вадим в отпуске в Сочи. Я стала метаться по квартире с криками — не может быть, не может быть! Потом меня как частично парализовало, когда я кинулась звонить сыну. В то время мобильных телефонов у нас не было. Но накануне Вадиму приснился сон, где он из руки в руку
Не помню, что я пыталась сказать, но он не стал слушать, приказал выпить что-то. Я никогда никаких лекарств не пила, но почему-то где-то рядом под рукой оказалось то, что надо. Не знаю, что он пережил, как он долетел до Москвы, а потом в Новосибирск. После разговора с Вадимом, как по чьему-то повелению, я позвонила дежурному Управления мужа. Сказала, что случилось, чтоб его нашли в Москве, но не говорили до его прилета домой о несчастье»…
Я взял трубку… И услышал женский плач, рыданье… Это была моя мать. Все страхи этих суток мгновенно ворвались в мою душу и тело, вытесняя сознание… Я чувствовал, что мать силится что-то сказать, но не может. Я, боясь услышать что-то страшное, как будто еще на что-то надеясь, закричал скороговоркой, не слыша своего голоса, в трубку: «Я не хочу тебя слушать! Слышишь! Выпей валидол и успокойся!»… Наконец она смогла произнести первые слова, и я не узнал голоса мамы: «Вадим, Таня погибла…»
Фраза, после которой жизнь делится на до и после, фраза, которую, услышав, ничего не вернешь, и мысли о желании отмотать назад время или то, что это сон, уже не могут спасти, и эта фраза миллионами эх уже стучит вновь и вновь в твоей голове, и тебе становится тошно от страха и неотвратимости сознания, что твоей сестренки уже нет.
Что было в последующие несколько часов до утра, я не люблю вспоминать. Был сплошной туман, я, обычно человек действия, умеющий решать почти нерешаемые задачи, не мог сделать уже ничего. Поэтому, выйдя на балкон, я выпил прямо из горлышка треть уже горячего от солнца коньяка и, вернувшись в номер, выпил две таблетки реланиума, которые с сочувствием мне дала соседка, запивая тем же коньяком. Забылся до утра, чтоб встать в пять, покидать вещи в чемодан и вылететь из Сочи, транзитом через Москву, в Новосибирск, чтоб увидеть Таню в последний раз в холоде и полумраке морга… Но это было уже на следующий день, другой день другой жизни, в которой сестры уже не было…
Апрель 2008, Москва.
НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ ЛЕТА
ПЯТЬ ТЕТРАДЕЙ МОЕЙ СЕСТРЫ
Вадим Печенкин. Пять тетрадей моей сестры
Грозовые тучи медленно ползли по сумрачному небу. Оно было похоже на темно-серый мрамор. В моем кабинете, за дверью, разрывая тишину, надсадно звонил телефон. Стремительно распахнутая дверь пахнула на меня грозовой свежестью открытой форточки. Почти мгновенно сорванная, трубка ответила короткими гудками. Опоздал. Кто мог звонить? Подруга, родители, друг? Или, может, по делу? Но повторный вызов не дал мне возможности пофантазировать на эту тему.
— Вадим?
— Да…
Этот голос узнавался сразу. И не только благодаря тому, что за прошедший год его обладатель вошел в самый близкий круг моего общения, но и потому, что в наш быстрый, суетливый век, когда за «необходимостью» легко прячется невоспитанность, этот голос выделялся интеллигентностью, таким особенным вдумчиво-внимательным благородством.
— Здравствуйте, Вадим. Это Емельян, из редакции. Вадим, мы подумали, посоветовались и в продолжение поэтических сборников хотим большую книгу Татьяны издать. Включить в нее по максимуму ее песни и стихи. И еще… Как мы понимаем, у нее есть произведения в прозе?
Произведения в прозе? Произведения в прозе… Это был тот вопрос, который всегда бывает неожидан. Но одновременно и тот вопрос, который ты подсознательно ждешь, отодвигая мысли о его неизбежности на задворки памяти. После смерти моей сестры Тани, помимо текстов песен и стихов осталось много записочек, пометок… И несколько
Теперь эти тетради лежали в моем секретере. Что с ними делать? Вот в чем главный вопрос, который не давал покоя моим мыслям и моей совести уже несколько лет. Захотела ли бы Татьяна их публикации в таком незавершенном виде? И, напротив, имею ли я право их просто хранить в «пыли годов» и не публиковать, обрекая часть ее мыслей, часть ее души на забвение? И вообще, имею ли я право принимать решение в отношении произведений автора, чей талант давно завоевал сердца людей?
— Проза? Не знаю, насколько это удачная мысль, Емельян. У Татьяны, по-моему, нет законченных произведений. А те, что закончены… м-м-м… как бы вам сказать… подростково-юношеские, написанные в 16–19 лет. Не знаю, насколько это может представлять интерес для читателей.
Я говорил то, что должен был говорить, а в душе словно сжимался маленький комочек, где-то в области груди, который как будто шептал: «Ну… Ну, давай, Емельян, скажи, что это интересно, уговори меня… Это ведь Снежина… давай…»
— Вадим, вы знаете, успех издаваемых малых поэтических сборников Снежиной говорит о том, что надо издавать большую книгу, а может и двухтомник. Вадим, есть потребность. Но стихов и песен, как я понял, у вашей семьи больше нет неизданных. И так удивительно много она написала в свои годы. А читатель хочет еще больше — читать и читать Снежину.
— М-м-да… Больше нет, не успела она больше. Хорошо, Емельян. Я их еще раз посмотрю. Сколько времени у меня есть на подготовку рукописей?
Произнося эти слова, я с трудом соображал, что под ними подразумеваю. Подготовка рукописей…
— Времени до конца лета вам достаточно? К 10 сентября… У нас по плану издательства это было бы удобно.
— Постараюсь…
Постараюсь. Х-м-м… Может, лучше думать, потом говорить?! Вадим, когда ты научишься тверже отказывать людям!
Я шел с работы домой и ругал себя. Лицо обдувал теплый ветерок с запахом прошедшей грозы, московской сдобы и цветущей сирени, ноги радовались чистому после летнего дождика асфальту. Начинающееся лето, московские улицы… все это манило… хотелось отдыха, отпуска. Я так устал за прошедший год. Устал от работы, от нескончаемых проблем, устал от несвободы распоряжаться своим временем, устал от темпа жизни в мегаполисе. Как и когда-то Татьяна, я многое личное откладываю на потом, в надежде найти самое ускользаемое на свете — время и заняться многими вещами всерьез, а не на бегу… потому что они этого достойны. К таким вещам относились и эти тетради сестры с прозой. Нельзя было ими заниматься «между прочим», а времени катастрофически не хватало, и найти его было негде. Как я успею, где сейчас раздобуду хотя бы пару свободных месяцев? И вообще, все это похоже на авантюру… Незаконченные и разрозненные рукописи автора, который неожиданно для всех ушел из жизни, не успев поделиться мыслями в отношении их дальнейшей судьбы… судьбы не только рукописей, но и судьбы героев… А еще, у меня через три дня самолет в Анапу… Долгожданный отпуск. Стрессы, работа, наконец, останутся без меня в Москве, а я без них с бокалом вина, буду вдыхать аромат цветов дикой маслины, любоваться песчаными дюнами и слушать, как шуршит песок, гонимый по ним морским бризом. Эх!.. Мечты, воплощающиеся в реальность… Но тут меня словно окунули в холод и быстро вынули обратно. Словно горячая волна разлилась по телу от вдруг возникшей мысли — отпуск! Вот искомое время! Отпуск — две недели в Анапе и потом, месяц спустя, — три в Сочи. Больше времени точно нигде не найти… Но и этого мало. Но все же… Работать там, при криках чаек, багряных закатах, новых друзьях и старых воспоминаниях?