Душа моя - элизиум теней
Шрифт:
дверей и прислушалась, стараясь понять, в чем дело. И вся задрожала от ужаса, когда
услышала слабый мужской голос, произносивший вперемежку со стонами: «Ради бога,
спасите, помогите, я застрелился и умираю». Короткая пауза и опять: «Спасите, я не хочу
умирать, жить-жить хочу!». Голос переходил в стоны и рыдания. Абсолютная тьма вокруг
делала страшное еще страшнее. Умирающий у двери, невозможность придти ему на
помощь, какая-то ответственность за жизнь человека заставили
самых ужасных минут моей жизни. Ощупью, спотыкаясь, я дошла до парадной двери и
стала неистово стучать в тщетной надежде, что кто-нибудь услышит, проходя мимо. В
полном отчаянии я пошла к свету лампы и, вся сжавшись в комок, ждала. Через полчаса
пришел деньщик и нашел мертвое тело в луже крови у наших дверей. А когда вернулся из
клуба Николай Арнольдович, я была в очень тяжелом состоянии. Нервное потрясение не
прошло мне даром. Николаю Арнольдовичу пришлось ночью посылать телеграмму
знакомым в Вильну, спешно вызвать врача. Моей внутриутробной, первой,
четырехмесячной дочери не суждено было увидеть свет. Поручик, наш сосед, растратил
казенные деньги и застрелился у себя в комнате, а в последние минуты выполз в наш
общий коридор. Это случилось зимой 1899 года.
31
Инстинктивно, стараясь приспособиться к создавшимся условиям, я увлеклась
домоводством и сделалась образцовой хозяйкой. Помнится, когда я вышла замуж,
Николай Арнольдович получал 49 рублей в месяц плюс казенная квартира, отопление и
деньщик. Необычайно дешевой была тогда жизнь в Олите. Большая французская булка
стоила 5 коп., фунт сливочного масла 25 коп., фунт телятины 5 коп. Приехав в Олиту
осенью, я сразу принялась готовить запасы на зиму: квасить капусту, солить огурцы, помидоры. Яблоки, всякие варенья, пастилы я привезла из Журавки. Не могу без чувства
умиления вспомнить нашего первого деньщика Бурого. Что это был за чудесный человек!
Я научила его готовить, и он сделался великолепным поваром. Благодаря нашим с ним
стараньям, дом всегда был полной чашей. Мы пекли булки, зандкухены, сами делали
баранки. Когда приходили гости, у нас всегда было чем угостить. Котлеты Бурый научился
делать так, что они славились по всей бригаде. Мы с ним очень подружились. Я старалась, чтобы ему жилось получше. Несмотря на то, что он получал питание в казармах, я
закармливала его вкусными вещами. Я выписала из Петербурга две поваренные книги
Молоховец и Коломийцевой и с ними не расставалась. Много рецептов кушаний я привезла
из Риги. Бурому я устраивала свободные часы, заставляла его варить кофе и со всякими
печеньями угощать своих приятелей. В то время
– ни радио, ни кино, ни клуба.
Бурый платил мне горячей привязанностью. Помню, как перед отъездом в лагеря я сказала
ему: «Придется нам с вами завтра поработать. Надо заготовить баранки, зандкухены на
целый месяц и спечь булки». На другое утро, когда я встала, в кухне на столе лежали
груды всякого печенья. Оказывается, Бурый работал всю ночь и не ложился. Однажды он
мне устроил такой сюрприз. У нас были гости. На ужин Бурый приготовил свои
знаменитые котлеты. Все сели за стол и занялись закусками. Вдруг дверь из кухни
отворяется, и несколько смущенный Бурый торжественно вносит блюдо с котлетами. На
руках у него белые перчатки. Он вымыл и починил перчатки Николая Арнольдовича и еле-
еле натянул их на свои большие, рабочие руки. Все с трудом сохраняли серьезность, до
того трогательно комично выглядела его фигура с растопыренными пальцами,
державшими блюдо.
4. Дети
В январе 1901 года я должна была родить своего первого ребенка. Заранее было
спланировано, что это событие произойдет в Виленской больнице, куда обещала ко
времени родов приехать Елена Георгиевна. Но за неделю до назначенного срока я
почувствовала себя плохо. К счастью, Елена Георгиевна находилась уже в Вильне, и мы
телеграфировали ей, чтобы она немедленно выезжала с врачом. Я, а вместе со мной и
Николай Арнольдович, прожили двое суток, полные страха и отчаяния. Мучительные
родовые схватки продолжались и днем, ночью, но без результата. Я так исстрадалась, что
ждала смерти, как избавления. Отсутствие телеграммы из Вильны, неизвестность, приедет
ли врач, делали положение еще более напряженным. Бригадные знакомые дамы
приходили, говорили шепотом слова утешения и целовали мне руки, как покойнице.
Бригадный врач, Гусев, добрый милый человек, навещал меня несколько раз в день. Он
садился около постели, устремлял глаза на образ и жарко молился. Потом уходил, даже не
пытаясь чем-нибудь облегчить мне положение. Бурый волновался не меньше. Николай
Арнольдович бегал, суетился, выполняя поручения, и все спрашивал, что еще нужно
сделать. А в свободные минуты рыдал, положив голову на кухонный стол, приговаривал:
«Помрет наша матушка-голубушка, помрет наше солнышко». Но я не умерла, родилась
наша старшая дочь Наташа. Я долго болела, кормилицей оказалась никудышной. Девочка
кричала, очевидно, от голода. Пока не наняли няню, Бурому приходилось иногда носить