Душа моя - элизиум теней
Шрифт:
малютку по комнате. Он делал это с большой осторожностью и нежностью, что-то
напевал, баюкал и спрашивал ее: «А кто это вас, такую красавицу, родил?». А красавица
она была действительно со дня рождения. Два года пробыл у нас Бурый, и мы расстались с
большой грустью. Он вернулся домой, в свою белорусскую деревню. Мы обменялись
письмами. На второе письмо он не ответил. Слишком разошлись наши дороги.
После него у нас был деньщик Миско, красивый поляк.
Франей, тоже полькой, что ей пришлось на полгода покинуть нас. Его, как и третьего и
последнего нашего деньщика Степана, я выучила кулинарному искусству, но это были
чужие для нас люди, отбывающие воинскую повинность. Четвертая и последняя моя
ученица была няня Франя, отдавшая нашей семье всю свою жизнь. Она жива до сих пор, ей 75 лет (Няня умерла 29 сентября 1950 г., 77 лет от роду). В поваренном искусстве она
далеко превзошла свою учительницу. А я, передав ей все свои знания и умения, почила на
лаврах и занялась другими делами. Сохранив за собой пост капитана дома-корабля, я
больше на вмешивалась в ее кухонные дела.
К сроку рождения нашей дочери Наташи к нам в Олиту приехала мачеха. Она, бедняжка, только что пережила тяжелую трагедию. Прожив счастливо несколько лет со своим
другом, она наконец, решила закрепить этот союз. Он поехал в Петербург оформлять
какие-то документы к свадьбе, она осталась на курорте ждать его возвращения. Через
несколько дней мачеха получила извещение о его скоропостижной смерти. Потрясенная
горем, поспешила она на похороны. Подробности смерти ее друга, которые не замедлили
сообщить ей ее знакомые, отняли красоту этой печали. Он умер ночью в номере
гостиницы, с ним находилась близкая подруга Елены Георгиевны. Туманно было будущее, ей было 42 года, уходило настоящее, отравлено было прошлое. Мачеха очень изменилась, постарела. Она стала плохо слышать и очень страдала от этого недостатка. Возясь с
малюткой-внучкой, она отвлекалась от своего горя и стала понемногу успокаиваться.
Елена Георгиевна пробыла у нас несколько месяцев, потом уехала опять на южный курорт
и утешилась. Только слух на всю жизнь остался неполноценным. За время ее пребывания
у нас она и Николай Арнольдович посвятили меня в тайны карточной игры – в винт. Это
соединило меня с олитским обществом. От скуки и от нечего делать винт был
единственным спасением. Несколько семейств сблизились и устраивали у себя поочередно
карточные вечера. Изредка собирались в клубе потанцевать. Через два года пребывания в
Олите я сделалась настоящей бригадной
дочкой, обшивала ее, хозяйничала, играла в винт. Танцы, несравненно лучше
обставленные, чем раньше, уже не доставляли мне прежней радости. За невозможностью
изменить среду, в которой мне приходилось жить, я сама приспособилась к ней. В
конечном счете, люди являются главным двигателем жизни. В Олите я встретила
симпатичных людей, с которыми сошлась и подружилась. Перед рождением ребенка
Николаю Арнольдовичу предложили квартиру в четыре комнаты, в которую мы и
переехали. Внизу под нами жила семья полковника Савримовича. Он сам был
деспотичный, скупой и на двадцать лет старше своей очень миловидной супруги
Наталии Васильевны. С ней мы скоро сделались друзьями и на всю жизнь не прерывали
отношений. Наталия Васильевна была только на год старше меня, а, когда я вышла замуж, имела уже четырех дочерей. Одновременно с рождением моей Наташи, она произвела на
свет пятого ребенка, сына. Ее материнская опытность была громадным подспорьем для
меня. Чуть какое-нибудь непонятное явление у моей дочери, бегу вниз к
Наталии Васильевне за советом.
32
Над нами жили супруги пан и пани Рачко. Рассказывали, что во время пребывания
43 артиллерийской бригады в Вильно, там проживала очень бедная польская семья.
Младшими членами этой семьи были две дочери-красотки. Пан Рачко, некрасивый,
скучный, неприятный, заполучил в жены одну из них. Блондинка, в меру полная,
белорозовая, она была олицетворение физического и душевного здоровья, благоухающей
свежести цветка. Муж был отчаянный служака, чем дышала и жила жена никто не знал.
Супруги никогда не бывали в клубе, ни с кем не были знакомы домами. Я видела
пани Рачко только на прогулке по шоссе, ведущему к Неману. Это был олитский
Невский проспект. В квартире Рачко царила мертвая тишина. Супруги были бездетны.
Только изредка у нас было слышно, как пани упражнялась на рояле. За год до войны в
бригаде появился очаровательный, изящный мальчик – подпоручик Прейс. Говорили, что
он музыкален и хорошо играет на скрипке. И вот каким-то непонятным чудом этот
прелестный молодой человек перешагнул порог квартиры Рачко и стал бывать у них. До
меня стали доходить сверху звуки Крейцеровой сонаты. Медленно, старательно трудились
пани Рачко и Прайс над разучиванием этого гениального произведения. Разразилась
японская война, мы спешно покинули Олиту. Дальнейшую судьбу пани Рачко я знаю