Душа-потемки

Степанова Татьяна Юрьевна

Вокруг нее, Августы, всегда вертелись всякие-разные… она любила молодых…

Мало ли кого любила та старуха… она давно мертва…

А потом Катя вспомнила, что точный адрес и план квартиры имеются в старом уголовном деле. Это уже хорошо, кто знает, а вдруг пригодится.

– Привет, Марк, ты как здесь оказался? – Катя постаралась, чтобы тон ее звучал как можно более непринужденно и радостно.

Оглянулась: полковники уехали, интересно, что они подумали? Не стали ей

мешать работать с новым фигурантом?

– Привет, вот нечаянная встреча. Что, все на службе? Как это у вас называется – отработка прилегающей территории? – Марк усмехнулся. – А те два хмыря – коротышка и толстяк, они кто такие?

Слышали бы Гущин и Елистратов свои характеристики!

– Это мои коллеги, Марк.

– Дядьки-менты, а я уж подумал, у тебя кавалеры такие, – пожалел тебя, честное слово.

– С чего-то вдруг?

– Престарелые, с такими только время зря тратить.

– Марк, что ты тут делаешь? – Катя смотрела на него, улыбалась, а сама думала: вот язва, еще издевается.

– Я обязан отвечать?

– Да, обязан. В рамках расследования дела об убийстве, о двойном уже убийстве в этом вот здании, – она кивнула на универмаг, крыша его виднелась за тополями, – все обязаны.

– Я не отказываюсь. Только кое-что взамен.

– Что, опять стихи свои прочтешь?

Вероятно, это вышло нарочито грубо. Он достал брелок, нажал на пульт и открыл шеинский «Мерседес».

– Возможно, садись, по дороге и допросишь меня с пристрастием. Пистолет-то свой не забыла?

– А как же, – Катя, секунду, всего единую секунду поколебавшись, села в машину. – Расстрел на месте при попытке к бегству.

– А я от тебя не убегу, видишь, сам сдался, – Марк лихо развернулся. – Куда? Ко мне или к тебе? Домчим по-быстрому, с ветерком!

– Нет, – сказала Катя. – На этот раз шутки в сторону. Где твой работодатель Шеин?

– Развлекается старичок. Женщина – услада воина, оттягиваются по полной, я ясно выразился?

– Вполне. А что ты делал в этом доме?

– Тоже развлекся маленько с девчонкой своей, – Марк смотрел вперед. – Девятнадцать лет, ноги от ушей, сиськи пятый размер, натуральная блондинка. Такие кульбиты в койке выделывает, я просто тащусь.

– Номер ее квартиры?

– А я не помню номера, могу показать. Пошли, поднимемся к ней, а?

– Ее имя и фамилия?

– Фамилии не знаю, зовут Наташка, а может, и не Наташка, может, Лидка, может, Надька…

– Два последних имени – Лидия и Надежда – это имена убитых в универмаге женщин в июле восьмидесятого.

– Что?

– Ничего, ты сказал сейчас, а я просто отметила интересное совпадение.

– Ага, зафиксировала, понятно. И что? То дело мне пришить хотите? Я тогда в кубики играл.

– То дело прошлое, а это дело… настоящее, Марк. Мы ищем убийцу.

– Да пошла ты, – он отвернулся. – Они ищут…

Она ищет! Что ж ищете так, что уже двух баб, как вшей, задавили… Ни черта вы не ищете, ничего вы не можете.

– А почему ты не хочешь мне помочь?

– А с какой стати я должен ментам помогать?

И Катя не нашлась что ответить. Вся эта туфта про «долг гражданина», про «торжество справедливости» – с ним, с этим гангстером… с этим вышибалой…

– Ладно, как хочешь, – сказала она тихо. – Просто я подумала, что ты способен мне помочь, как мой друг, как человек, который неплохо ко мне, лично ко мне относится.

– Лично к тебе я хорошо отношусь, – сказал он. – Даже больше скажу… мы могли бы стать друг для друга… Не знаю, не зря же меня всего тогда как током тряхнуло, когда я тебя впервые увидел. Ты красивая, ты очень красивая девчонка… мечта поэта… Только тебе это не нужно. И я тебе до фонаря. Разная у нас жизнь, и вообще все разное.

– Запад есть запад, восток есть восток, им не сойтись никогда.

– Что?

– Это Киплинг, поэт такой английский. Им не сойтись никогда… лишь у подножья престола божья в день Страшного суда, – Катя положила руку ему на запястье.

И он замолчал, затих.

– Про ваш универмаг ходят совершенно ненормальные слухи, – сказала она, помолчав. – Вот мы сейчас от свидетельницы одной, так она нас все допрашивала – верим ли мы в бога и в дьявола. У последнего, мол, много обличий.

– Это бабка с клюкой с пятого этажа, то ли вдова, то ли дочка генеральская? – спросил Марк. – Она как-то явилась, когда шеф мой сюда приехал, прикандехала в универмаг, разглагольствовала. Они раньше с шефом встречались, много лет назад.

– Шеин никогда при тебе не упоминал Августу Маньковскую?

– Нет, никогда.

И по тому, как он ответил, Катя поняла, что он… нет, не солгал, но и правды не сказал.

– В молодости твой Шеин часто захаживал в этот дом именно к ней, к старой балерине, возможно, даже был ее любовником. А в один мартовский день ее нашли в собственной спальне – задушенной.

– Я тебе сказал – я в те времена в кубики играл, в паровозики. Ну, что ты от меня хочешь, Катька?

Катька… в его устах это звучало не дерзко, не грубо, но и не нежно, а как-то особенно… Эх, Катька-Катька, Катюшка, Катерина…

Кто-то когда-то давно уже так называл ее, как эхо, как далекое эхо…

– Марк, а ты когда в универмаг приезжал, ты ничего там не слышал? – спросила она.

– В смысле?

– Я не знаю, в каком смысле. Чего-то такого, странного, необычного… Того, что может встревожить, ну не знаю… напугать.

– Меня? Напугать?

И опять интонация! Эта чертова интонация! Ну как работать с такими вот свидетелями, которые сразу лезут в бутылку?

– Чудной разговор у нас какой-то, – сказал он.