Душа убийцы (сборник)
Шрифт:
Зашипело, брызнуло. Жирная капля взвилась, обожгла.
Что ж, в конце концов для десантника — через каких-то пару недель! — для бойца, рвущегося в самую горячую точку планеты, все это так, пустяки! Проба пера! И чем больше их будет, тем лучше!
И опять телефон! Ясно: ведут наблюдение. Раз звонят — значит, знают: не вышел, все еще дома.
Мягко гюдскочил, свесился с подоконника: никого! Ни в той будке, ни в этой. Не такие уж дураки!
Телефон все трезвонил.
Пусть, пусть и у них будет неясность, хоть небольшая, но все же: почему не
Однако… А если это — она? Если в этот самый момент она, его Ингрлд, нуждается в помощи?
Подлец, идиот! Опрометью бросился в комнату, перемахнул через стул, обогнул поворот, в прыжке, на лету, поймал телефон, приземляясь, падая на спину, еще в воздухе услышал гудок.
Опоздал! Что же наделал? Это — она, безусловно она! Когда говорит, так медленно тянет слова. Голос — низкий, тягучий. Так и не научился дослушивать тягучие фразы: кидался целовать, и губы, шевелящиеся от еле слышимых слов, пьянили… «Темпевамент, нет, какой темпева-амент!» — медленно говорила она, улыбаясь… Слабея.
Ингрид. Виноградное имя!
Он поднимает галстук, примеривает. Смотрится в зеркало. Аккуратным движением набрасывает один конец на другой и… Что это? Новый звонок!
— Ды-а! — грубо вьдохнул, чтобы, если это — они, показать, что силен и свиреп.
— Боря?
Уф-ф, мама!
— Я звонила, звонила, ты принимал душ?
Уф-ф, мама, мама!
— Ты дома?
Что за глупый вопрос! Неужели дня этого надо было дозваниваться через тысячу верст? Уф-ф, эта мама!
— Не груби! Я что-то хотела сказать. Ты дома? Ах, об этом я спрашивала… Произошло что-нибудь?
Произошло что-нибудь? Ну, мать, ты даешь!
— Как ты ужасно смеешься, мой мальчик! Так нервно, ужасно! Раньше… Мне кажется, раньше ты не был таким!
Что значит: раньше? Да, именно, что это значит? Эти намеки! Она забывается, он пе позволит!
— Я чувствую: что-то случилось…
— Если, мама, «что-то случилось», то это что-то случилось хватают за шиворот и вышибают хорошим пивком! И хватит об этом. Кончай!
— Ты стал другим… грубым. Становишься похож на отца!
На отца? Ах, он похож на отца? Она сбрендила! Он давно уж не маленький!.. Эта легенда… Никакого отца и в помине!.. Затащкла какого-то на себя…
Ревет. Вечно ревет. Поучает и лезет, лезет в душу без мыла, врет, врет, врет!.. А после ревет! Сходящее поколение: верят и врут, верят вранью и пуще прежнего врут! Жалкие люди!
— Мать! Не реви! Я не позволю обидеть тебя! Только скажи, если кто… Что? Уж я-то не брошу!
Странные люди: все ведь так просто — сила права своей силой. Значит, побеждай и гордись! Сумела красавца использовать — ну и радуйся! Нос задирай! Хвастайся, что родила, воспитала!
— Боря, Боречка… Отпуск только еще начался, а я уже вся изболелась!.. Здесь жара, а у вас? Надеюсь, ничего не успел натворить? Что сказал? Не умеешь? Еще не умеешь? Ну, озорник, смотри у меня! Смотри, вот вернусь!.. Да, не забудь выключать газ, электричество и… И, послушай, Борис, но у тебя горит мясо!
…В самом деле горит! Запах,
Прикипело так, что отодрать невозможно.
И все же — поесть, первым делом поесть!
Он достает нож, вилку, тарелку. Бренчит полочка для сушки посуды. Он отдирает прикипевшую корочку. Скрипит ножом по тарелке: режет мясо на части.
Однако не успел прожевать — звонок.
— Бо? Милый, такой пассаж!
Заложил кусок за щеку.
— Доогая, у чем део?
Дорогая вот слово, с которым научился обращаться «на ты».
Спокойно, баском: да, дорогая? Нет, дорогая! С другими такими словами сложнее.
— Не знаешь, что означает слово пассаж? — говорит она медленно, низко.
— Подожди!
Хватает словарь. Перевалив кусок мяса к левой щеке, довольно:
— Куытая гаеея с тоугоыми помещениями!
Словарь валится, трубка скользит, он еле удерживает и то и другое. Слышит медленный, чуть хрипловатый смех:
— Ха-ха-ха… Ха!
Это она, только она так смеется! Три подряд выдоха и, после паузы, резко, оканчивающе: ха!
— Какой ты еще детка!
Так. Опять за свое. Опять это пошлое слово. Проплывают, брызжа словами, страницы, строки сверкают, режа глаза ядом нерусских заумных слов, словарь в руке прыгает, вертится… И черт с этим со всем! Обойдемся!
— Сегодня — седьмое! — говорит он сурово. — Ты не забыла?
Нет, она не забыла! Известное дело: она никогда первой не делает шага! Он мог сидеть в низком кресле, расставив углами длинные ноги, он мог потягивать безалкогольный напиток, протыкая соломкой убегающее тело мороженого — она будет по-прежнему танцевать в своем широком с огромными плечиками пиджаке и юбочке «юнисекс», она будет танцевать в зале кафе и одна и с кем попало, словно напрочь забыв, что он здесь, танцевать упоенно, едва поводя корпусом, пристукивая каблучками — до тех пор, пока он не поднимется, не коснется ее.
Но когда он клал ей ладони на бедра (он представлял: высокий и стройный мужчина с крепкими славянскими скулами и жестким голубым взглядом склоняется к замирающей женщине…) — ее начинало трясти. Он ощущал дрожь ее так скоро ставшего знакомым горячего тела, и
знал: наступал его час! В любви она всегда будто боролась, не поддаваясь и словно призывая удвоить усилия, она была гибкой и сильной, неутомимой, и тогда у него кругом шла голова… И когда он ее все-таки перебарывал, она внезапно и утомленно, блаженно раскидывалась.
У него кругом шла голова и оттого, что какое-то время спустя он мог делать с ней — что хотел. Она была преданна, ненасмешлива и кротка в такие минуты, эта красивая, взрослая женщина. Но ему было трудно придумать, чего бы потребовать от нее. Он нес околесицу, внутренне готовясь к протесту, но никогда — в такие минуты! — не встречая его. Дело мужчины — отловить, оседлать и держать женщину в стойле! — он говорил и опасаясь отпора, и, вместе с тем, ожидая новых проявлений самозабвенной покорности. И действительно, все, что она себе позволяла, это шепнуть, лаская его культуристские прелести: