Душа убийцы (сборник)
Шрифт:
— Ответь, Бронислав, — слышит голос допрашивающего, — до каких пор по центральной улице имени товарища Сталина будешь с таким грохотом продолжать?
Смотрит Женька на участкового, который — не то что отец! — высокий, высокий. Глаза у Женьки тяжелые, неподвижные. Может, и ушел бы восвояси Касьянов, да только от этих тяжелых внимательных глаз неудобно ему, вот и тянет резину.
— Кончай эти штучки с погонами. Зачем инвалидностью козырять?
А муж обнимает все старшенькую, будто хочет погреться о горячее Женькино сердце. Но
— Наплодил дочерей, а теперь нищету выставляешь? — говорит участковый несмело. Не знает, как разговаривать с неотвечающим человеком, который внизу. — Жену красивую с фронта привез, так следи! Детей наплодил —гонору себе достаешь?
Краска опалила Лидины щеки. Когда это, кто о ее красоте говорил? И вновь смутное воспоминание больших жестких ладоней на теле.
А Славка притянул к себе старшенькую (маленькие замерли у него на спине), не поднимает глаз на Касьянова.
Обвила Женька ручонками жилистую шею отца!
— Чего это, пап, у тебя на лбу капельки?
— Нехорошо, Дукорев, — рассудительно говорит участковый, видно, черпая силу в этой вот рассудительности. — Все пьяный, все — на тележке по городу: Конфеты по полу разбросал, дети, как щенята какие, барахтаются, — продолжает тоном положительного рабочего из кинофильма. — А орден зачем? Думал этим слезу выбить в милиции?
Встал участковый, ростом — под шкаф. Но Лиду не видит. И Славка на Лиду не смотрит. Может, Лида должна что-то сказать?
— Нет уж, сам жену, будучи в таком состоянии, оженячивал, сам ее сторожи! Нам ли до твоих мелких забот? Год-то какой! Смерть вождя товарища Сталина да вот амнистия… А кадры-то где? Знаешь, сколько постовой получает?
Касьянов наконец оборачивается. У него толстые, вывороченные губы, маленькие, утопшие в лобастом черепе глазки. Лиде по душе такие крепкие черепастые мужики.
— Жена у тебя аккуратная, белая, — обстоятельно поясняет Касьянов. — Конечно, непросто… — размышляет Касьянов, переводя глаза со Славки на Лиду и снова на инвалида. Славка молчит. Девочек обнимает, не смотрит. И Лида окончательно понимает, что если Славка молчит, то, значит, отвечать надо ей. Касьянов не задал вопроса, но вопрос так и повис, невидимый, но тяжелый, тяжелый… — Трудно, конечно, чтобы твое место не заняли, — тянет Касьянов, который вроде бы и не смотрит, но — Лиде кажется — так и сверлит насквозь ее каким-то боковым, загнутым взглядом.
— Так ведь занято его место в кабине! неожиданно откликается Женя. И так ее голосишко свеж и пронзителен, что у Лиды закаменевают скулы.
— Ах, какова! — Касьянов, всем своим плотным телом ощущая присутствие женщины Лиды, наклоняется к девочке, гладит золотую головку: — Так ты чья? Мамина? Папина?
— Папина! — пищит Женька, пряча от Лиды глаза. — Ой, папик, что никак не отпустишь меня?
Странен взгляд Славки на дочь. Любит ее без ума, да и она к отцу тянется, но только, обороняя, так ранит, так ранит…
— Папины,
— А ну, пошли прочь! В коридор, в коридор, нечего здесь!
Лида стоит возле шкафа. Дверца шкафа раскрыта. В дверцу врезано зеркало.
Лида изучает себя. Давно уж так на себя не смотрела. Пополнели бока, раздались плечи, но лицо стало глаже, белее.
— Чем это, пап, так хрустишь? Это зубы?
Не ушла Женька, осталась возле отца, не послушалась. Тяжелый гнев вливается, распирает. Лида в зеркале ловит взгляд мужа и твердо выдерживает.
Пап, ты куда? — Женькин тоненький возглас.
Да куда ему? Снова в милицию жалиться?
— Я с тобой, папочка! — рванулась Женька на улицу, но Лида, дав волю скопившейся злости, поймала дрянь-девку за ухо:
— Не пойдешь! Не пойдешь! Не пойдешь!
Как снаряд пролетел Славка по комнате, со скрежетом прокатил по длинному барачному коридору, зацокал подшипниками по деревянным ступеням.
— Ой, пусти! Ой, пусти! Ой, пусти! — Женька визжала. И младшие, вбежав, вслед за ней: — Ой, пусти! Ой!
Катил Славка по центральной улице имени товарища Сталина, шарахались женщины — никому не хотел уступать.
Гремели сухие подшипники, а рядом проносились черные «эмки», и ноги шаркали возле лица.
Отбившись от ручонок-ветвей, бежала Лида за мужем. Видела издали — и могла бы догнать. Но не хотела себя пересиливать.
— Эй, лейтенант, гривенник за проезд! — осклабился старший Матыкин. И Славка опять скрипнул зубами. Так скрипнул, что издали Лида услышала — все шумы города заглушил.
Налетел огненный вихрь, опалил Славкину золотоволосую голову. Ухватил лейтенант высокий тупоносый ботинок, за высокую жесткую пятку схватил и рванул, другой сильной рукой вцепившись в бордюр.
Свалился подкошенный Лешка Матыкин, стукнулся, на беду, затылком о звонкий булыжник.
Помертвело лицо, кровь просочилась через косую щель рта.
Размахнулся Борька Матыкин - и ногой в грудь обидчика брата. Упал лейтенант. Раскинулся на спине — руки как крылья. Тележка со скрежетом откатилась — не закрепил летчик ремни.
Размахнулся Митька Матыкин — и ногой по синим глазам. Нет, не закреплял летчик ремни, не думал, видно, бегством спасаться.
— Не над-да! — кричала Лида и выла волчицей.
— Над-дай! Нада-давай! — слышалось братьям Матыкиным. Оглянулись на старшего брата, увидели серое заостренье лица.
— Что же ты с Лешенькой, братцем, наделал?
— Мало еще! — прохрипел лейтенант. — В следующий раз и вам, гадам, достанется!
— Ну врешь, следующего раза не будет!
И прыгнули, как слоны разъяренные.