Душа убийцы (сборник)
Шрифт:
— Тс-с! Вот оно, бродит! — шепнул, обмирая от страха, от внезапной надежды, что женщина убережет его, но она лишь глянула удивленно.
Испуганно.
Жутко взглянула она на него. Словно преподнес хрустальный ларец, а из ларца вычервело змеиное жало…
Трам-ба-бу-бах!
Гена вздрагивает, и пилит глаза, и видит вдруг гибкое тело, синюю пасть, жало, спасаясь, кричит:
— Пшла!
А это была — невезучая Любка.
Э-э! Гева окончательно приходит в себя (впрочем, ответьте, где тот момент, с которого отсчет окончательного в себя прихождения?). Гена сконфужен,
И тут шаги сзади.
Быстро, дробно стучат каблуки, каблуки здесь только у грешницы Иры, да это и есть она, к ней вернулась уверенность. Ира стремительно приближается к Гене, лупит его по щеке.
— Р-раз! — слышен голос Филиппа. Но не спешите его осуждать, он тоже растерян, вот и подсчитывает.
— Два! Три! — ведет счет звонким ударам, правильными показавшимися всем поначалу, однако: — Пять! Шесть! Семь! — это похоже становится на избиение.
Раздается неистовый хохот. Все оглядываются, только Ира, распаленная, вошедшая в раж, не откликается, а напрасно: Люба, исстрадавшаяся за сегодня; хохоча истерично, появляется перед ней вместо Гены (отчего, почему ее влечет всегда на огонь?). По инерции Ира бьет и по женской щеке.
— Как! — визжит Люба и кошмарно хохочет. — Ты? Меня?.. Рафиноза!
— Мама! — новый пронзительный голос. С отчаянным воплем врезается Ирин сын, Славка. Отпихнув Любку, наскакивает на художника:
— Вы! Вы! Прочь! — Трясется, локотки острые, кулачки сжаты. А Любка, полуживая, начинает вдруг громко икать.
Гена обретает спокойствие. Только что не на шутку побитый (лицо так и горит, кажется, синяки назревают), он,
скажите на милость, только вздыхает. Филипп глупо щурится, Света, подурневшая от непривычных страстей, подтанцовывает, Ира всхлипывает, отходя, а вот Гена неожиданно обретает спокойствие. Тверда ухмылочка, крепко сбита фигура, грудью встречает Славкин наскок.
Но и Славка не сник, ростом чуть ли не с Гену, по-мальчишески худенький, длинноногий — высокая попка, скалит зубы, хищный зверек, дерзко кричит:
— Вы! — ходит кругами, сжав кулачки. — Прочь! Прочь! Прочь! — не умеет пообиднее оскорбить.
Нет, не с руки взрослому бывалому Гене убояться звереныша. Распрямляется, смотрит усмешливо, не моргая и
долго, а получается — строго.
А музыка орет, надрывается!
Но будто и нет музыки.
— Ну, негодяй я, это хочешь сказать? — говорит Гена лениво. Протяжно, негромко — а слышно его хорошо.
— Вы! Вы! Прочь! Прочь! Прочь!
— Ну, хочешь, ударь! — хорошо слышен ленивый голос художника. — На, бей! Не боись! Не отвечу!
Мальчишка насупился. Однако и не глядя, он видит, что открыто вражье лицо и что грудь тоже открыта, что нет кулаков за спиной.
Мальчишка наконец-то растерян.
— А, ладно, — произносит Гена лениво. — Хочешь, убьюсь сам? — Он так неграмотно произносит эти слова, что ни у кого не мелькнуло и мысли! А Гена вдруг быстро подошел к проводам. Два провода сращены электронщиком — просто связаны медные жилы, и никакой изоляции!
— Вот, смотри! — говорит Гена, беря провода при всеобщем обалделом глазенки.
— Ах! — Гаснет
— Катастрофа! — Любка икает.
Кто-то чиркает спичкой, кто-то поджигает, бросая на пол, газету, кто-то включает фонарик — оказывается, Любкин сын-меланхолик.
Свет снова вспыхнул, с места в карьер взвизгнула музыка, все увидели Гену: стоит, как стоял.
— Странно, — бормочет, — я их в ладонях зажал, но ничего не почувствовал.
Но это не самое страшное, это просто совпало во времени с тем, о чем они пока не догадывались. Странно другое: почему упреждал?
— А, ладно, — сказал слегка удивленно. — Надо проветриться, — и, легко взяв за плечо, выводит Славку за дверь.
— Да-а! — произносит Филипп,
— Куда они? — Света.
— Не волнуйтесь, — изрекает Филипп, — Гена не зол. На нее, — кивает на затихшую Иру. Ира подносит платочек к глазам.
Все как-то присмирели, обмякли. Даже музыка пришла наконец-то протяжная, приглушенная. Одна Любка вздумала ходить взад-вперед.
— Да сделай потише! — прикрикнула Любка на сына.
Тот выключил вовсе. А Любка внезапно оказалась у двери.
— Смотрите! — вскричала она. Филипп подскочил первым, выглянул, ойкнул, быстро захлопнул, закрыл дверь на щеколду.
— Что там такое? — голос Светы.
— Черная туча! — воскликнула Любка. — Быстрая и огромная. Вокруг тучи мигает!
Тут вновь погас свет.
— Не пущу! — яростный возглас во мраке.
Страшной силы удар выгнул дверь, через щель засвистело, послышались звуки возни, хрипы, сопенье, два звонких удара, вскрики Филиппа: «Куда, куда? Они, наверно, в коттедже!» Ира, наконец, выбила дверь.
Вовне все было мирно. Казалось, порыв ветра иссяк.
Минуту, не более двух длилось нападенье стихии. Ира исчезла за дверью, робко выглянули за ней остальные:
тишь, гладь, земля серая, рыхлая. Остро ощущается свежесть.И вообще, хорошо на свободе. Замкнутый танцзал, весь этот созданный ими карнавальный мирок кажется душным каким-то и уже отошедшим. Забытым.
И тогда замечают, что слишком уж пусто кругом. Не видно одноэтажных дощатых коттеджей; кирпичные стены столовой разрушены, похожи на руины древнего храма: крыши нет, нет и столов внутри, нет котлов, нет людей, нет ничего!
…аппаратура, устанавливаемая на спутниках, еще не позволяет различать погоны на мундирах.
(«Bild der Wissenschaft», 1984, № 2, с.4)
Это случилось 9 июня 1984 года. В тот день от Урала до верхней Волги пронесся редкостный для спокойных российских пространств ураган. Три тысячи километров движения смерча — таковы были первые заголовки в газетах. Приводились объемы потерь в тысячах штук опустошенных домов, гектаров посевов и животноводческих ферм. Приводились примеры стойкости тех, кто организованно приступил к ликвидации тяжелых последствий. Приводились цитаты: «…трагедия показала еще и другое — прекрасную душу советского человека». Объяснения метеослужб, почему-то не предупредивших о двухчасовом кружении