Душа убийцы (сборник)
Шрифт:
— Эй, Медедев! крикнул мне Труев. — Хотите поговорить о доделке романа?
Каков гусь! Складывалось впечатление, что он никак не мог поверить в катастрофичность своего положения. Пошло было бы отвечать ему небольшим, скажем так, камлепадом.
— Что ж! — так же разудало ответил я. — Будем считать, что вы правы!
— Ну так спускайтесь!
Каково? Он не просится наверх, его устроит и встреча внизу! Я опустил веревку к нему:
— Хватайтесь! Не обещаю, что вытяну до конца, но…
Я не был уверен, что он
Когда я почувствовал, что он уже капитально завис на крючке, то, налегая всем телом, начал накручивать рукоять ворота. А когда веревка была извлечена примерно до половины, ввел фиксатор в просвет между зубцами стопорного устройства.
— Ну как? — крикнул ему. — Есть еще порох?
— Ага! — отвечал он жизнерадостно.
— А теперь отдохните! Вцепитесь в веревку — если хотите, зубами — и слушайте! Слушайте мой ультиматум!
— Я слушаю, слушаю! — легко он отвечал. Он задрал ко мне лысину лба, веник бороды лег на веревку, он приготовился слушать, вися. Как крупная рыбина, рассматриваемая изумившимся рыболовом.
— Я, Труев, с и д е л! — произнес я с ударением.
— Поздравляю! — тут же откликнулся он. — Для писателя — опыт огромный. Я-то, увы, нет, не сидел! Поздравляю!
— Я, Труев, сидел, у меня упрощенное отношение к жизни и смерти. Вот отпущу стопор и…
— Да зачем же? — опять перебил он меня. Легко врезался в мою речь, жизнерадостно. — Что толку-то, что? Ну, гикнусь я, ну, сломаю хребтину, и что?
Этот скот так легко отвечал, что путал мне карты. Будто не он там висит, напрягая все силы, будто не ему, девяностокилограммовому старому дяде там неуютно, а мне!
— А затем Труев, что, когда я сидел, один чурка-писатель передал мне, отбывшему срок, адрес и два телефона. Явившись по адресу, я получил пару сотен за труд и папку с романом… Конечно же, больше я никуда не звонил!
— Так зачем отпускать стопор? — после некоторой задержки, возразил Труев. — Давайте, я выберусь, и мы как следует все обсудим.
Гнусность была в том, что каким-то образом он меня вынудил на другой, интеллигентный тон разговора.
Отпустив стопор, я наблюдал, как веревка, поначалу медленно отползая, раскручивая барабан, вдруг рванулась и, сопровождаемая грохотом барабана, исчезла в дыре.
Глухой удар (секунда и еще какая-то доля) возвестил о встрече рогоносца с родимой землей.
— Эй! — крикнул я в полутьму. — Живы?
Он ответил не сразу. Признаться, так я где-то внутри, в недрах своего глубинного «я» облегченаго вздохнул: какая-то тревога не отпускала меня. Но он, собака, ответил!
— Ага! — Странно: голос его звучал доверительно! — Кажется, ногу сломал. Или вывихнул? Больно, комар ее забодай!
— Ну, теперь-то вы
— А чего понимать?.. Ой!.. Больно, пропади она пропадом! Чего понимать? Я и так кое-что, да… В смысле о
вас… Тут особенно и нечего понимать. Тем более нам надо поговорить!.. Тем более!.. Давайте, спускайтесь!
«Спускайтесь»!.. Он за кого меня держит?
— Нет, Труев, нет! Это вы тащитесь сюда! Что нам там делать внизу? Силы-то есть?
— Ладно, попробуем снова! — отвечал он негромко, не напрягаясь, так, что мне — мне! — приходилось прислушиваться. Только держите покрепче! Страхуйте! Сумеете?
И снова подвох! «Сумеете?» — да что я, дешевка, чтобы так запросто ловиться на эту подначку?
— Хватайтесь!.. Только учтите: я отпущу!..
И вот я кручу рукоять. Он, похоже, не понимает, что я не шучу. Роман — моя ставка, но мне не закончить его!
Я опять включил стопор. Подергал веревку.
— Эге-гей, Труев! — крикнул в дыру. — Отпускать? Или как?
— Или как! — отвечал он жизнерадостно.
— Но ведь я отпущу! Так лучше сейчас — падать меньше придется!
— Зато времени больше на то, чтобы вы передумали!
— А если не передумаю?
— Значит — судьба!
Судя по голосу, он не бравировал. Этот скот так умел говорить, что фальши не слышно. Это-то и раздражало меня.
— А знаете, Труев, почему я все равно ее отпущу? Да вот почему! Я, Труев, трахал вашу жену и сообщал вам об этом — вы благородно прощали, даже удрали от нас в эти каменоломни… «Если Риточка; тебе хорошо, то и мне от этого хорошо!» Вы натянули на себя маску святого — тем самым меня вынудили стать негодяем! Да что — негодяем: заставляете меня вас убивать! А я не хочу убивать!
Что-то насторожило меня. Труев молчал. Сопя, отдуваясь — так, что стены шахты громово отражали силы и вздохи, — не отвечал. Но иное царапнуло. Словно бы кто-то смотрел.
Я заглянул в шахту: он смирно висел, этот одураченный сом.
Я оглянулся и снова не понял, что же царапнуло.
— Труев, ну докажите, что вы — полный святой! Ну, пообещайте закончить роман за меня! — я крикнул глумливо. — Вот вам зацепа для того, чтобы развить мысль, которую вы усмотрели в романе: вы — святой, и ваша судьба в моих злодейских руках! Я говорю: я трахал вашу жену, а вы мне: прощаю! Я говорю: я украл чужой… Нет, пусть будет: вы — живописец, и я украл в а ш у картину! И выручил миллион за нее! А вы, скажем, ослепли. И вот, слепой, нищий и одинокий, вы тащитесь вверх и говорите: за картину — тоже прощаю!.. И тогда, потому что вы вынуждаете меня стать негодяем, убийцей, поскольку п р о с т и т ь — можно, пожалуй, а вот оказаться п р о щ е н н ы м — вот это хреново… тогда я говорю: я отпускаю стопор!.. А вы мне: прощаю! Так тихо-тихо, проникновенно: прощаю! И я… Я отпускаю.